Номинативная метафора. Метафора. Типы метафоры (номинативная, когнитивная, образная). Функции метафоры в речи. Использование метафоры в средствах массовой информации. Место языковой метафоры

Модус фиктивности, являясь вершинным параметром метафоризации, остается и в смысловой структуре метафорического значения. Здесь он может выступать в полном или редуцированном варианте - от формы "как если бы" до "как" - в зависимости от функции метафоры. От этой функции и от того, в каком виде сохраняется в значении модус фиктив­ности, зависит и наличие/отсутствие в метафорически образованном зна­чении таких характерных для него признаков, как предметность/непредметность, дескриптивность/оценочность его семантики, нейтральность/ экспрессивность, безобразность/образность (ср.также противопоставле­ние мертвой/живой метафоры), равно как и эпифоричность/диафоричность (т.е. опора на эмпирическое знание или на гипотетическое, на предположе­ние. Поэтому в основание классификации в данной работе положена модификация в метафоре принципа фиктив­ности. Однако в качестве критерия разграничения типов метафоры мы использовали сложившуюся традицию выделять в значении мета­форы не модус, а "назначение" - функцию. Последняя состоит в том, чтобы либо описывать объект как таковой (идентифицирующая мета­фора) или его признаки (предикатная метафора), либо выражать оценоч­ное отношение субъекта к обозначаемому (оценочная метафора) или же отношение эмотивное (оценочно-экспрессивная метафора), либо пред­ставлять объект как существующий в некотором художественно выстроен­ном мире (образная или образно-эстетическая метафора). И поскольку метафора - это и есть наиболее продуктивное средство приспособления языка к по­стоянно видоизменяющемуся отображению мира и миропониманию, то естественно, что здесь можно выделить только сферы доминации той или иной из названных выше функций.

<…>Ниже мы предлагаем такую типологию метафор, которая отображает описание метафоризации и ее результатов с "верхушки", т.е. с явной их органи­зации, а завершает более глубинными слоями этой структурации, водо­разделом между которыми служит то, что принято называть "внутренней формой". Именно эта сущность и составляет, с нашей точки зрения, остов метафоры.

Существенное для онтологического аспекта рассмотрения категории значения разведение номинативных значений, отображающих сферу наблю­даемого, и значений, отображающих области, не данные в непосредственных ощущениях, но постигаемые умозрительно, находит отражение и в типах метафорических процессов. Так, для метафор, называющих наблюдаемое и ощущаемое из сферы бытия, связанной с эмпирической деятельностью, с физически воспринимаемыми объектами, характерна доминация иденти­фицирующей, или индикативной функции. В этих случаях в сознании всплывают физически представимые образы та­ких объектов (хвост - о конце веревки, плети или очереди, голова- при­менительно к началу поезда, колонны и т.п.). На базе этого типа метафори­зации формируется "конкретное" (в традиционной терминологии) значе­ние при редукции когнитивного начала и аннигиляции модуса фиктивности: уже существующие объекты не нуждаются ни в "открытии", поскольку они познаны на практике, ни в допущении их подобия другим объектам. Нужда существует только в названии для таких объектов. Как правило, это "естественные рода" или артефакты типа ножка гриба, глазное яблоко, глазок "отверстие в двери", козырек "навес над входной дверью" и т.д. И наоборот, у метафор, моделирующих отображение объектов невидимо­го мира, "вершиной" является гипотетико-когнитивная модальность (как если бы X обладал признаками Y-a). Семантика таких метафор организу­ет либо абстрактное значение, либо значение, характерное для "общих имен", либо же значение препозитивного типа, отображающее несубстанционально-ориентированные состояния, события, а также факты (движение - как понятие о форме существования материи, рождение но­вой эры, тяжелый характер, горечь поражения и т.д.).

Тем самым различию физически воспринимаемого мира и мира, данного в непосредственных ощущениях, четко и достаточно структурированно соответствует различие в базовых типах метафоры. Один из них идентифи­цирует объект, семантически описывая его как уже существующую реалию, другой же выполняет когнитивную функцию и формирует новый концепт, организуя его посредством ассоциативных механизмов подобия, и на осно­ве такого моделирования создает предикатный тип значения, отображаю­щий не предметы, а отвлеченные от них признаки признаков. По существу здесь речь идет о том, что Н.Д. Арутюнова называет идентифицирующей и предикатной метафорами, но с учетом роли в этом описании модуса фиктивности и указанных выше модальностей. То, что метафора как бы повторяет характерное для первичной номинации разграничение конкретных и абстрактных значений, вполне естественно: метафора "готовит" вторичные значения различных типов (автономное, лексическое, связанное, идиомное), приспосабливая их модельное формиро­вание к универсальному для человека разграничению пространственно вос­принимаемой действительности или характеризуемой на основе категории времени и его аспектов.

Идентифицирующая, или индикативная, метафора порождает тот тип значения, который принято называть дескриптивным (конкретным, портретирующим и т.п.). Спецификой этого типа метафоры является сходство ее обозначаемого и того образа, который становится внутренней формой метафорического значения. При этом подобию здесь "придается вид тождества". Именно этот вид и есть реализация принципа фиктивности, без которого невозможно преодолеть барьер между разными логическими порядками обозначаемого и вспомога­тельного образа. Как нельзя сказать *Мечтать море; *Спрятатъ сон и т.п., так же нельзя совместить в одном естественно-таксономическом представ­лении коленный сустав и чашечку, как это осуществлено в метафоре колен­ная чашечка, основание горы и подошву (ср. подошва горы}, перо для пись­ма и перо гуся, ножку стола и живого существа, поскольку они принадле­жат разным таксономическим родам или видам.

Гибриды типа кентавров и русалок мыслимы только в мифологическом представлении, а как раз реальные объекты не терпят логического беспо­рядка в смысловом отображении. По этой причине модус фиктивности в идентифицирующей метафоре редуцируется: здесь подобие основано на реальном сходстве, поэтому достаточно элементарной операции сравнения (с его модусом как), чтобы сориентировать восприятие не на отождествление и синтез основного объекта метафоры и его образно-ассоциативного комплекса, а на отсылку к чертам сходства по функции, форме, консистенции и т.п.

Итак, идентифицирующая метафора и соответственно такое же по функ­ции метафорическое значение в вершине сохраняют только сравнитель­ный как- модус, хотя в его исходе лежал характерный для всех метафор модус фиктивности.

Идентифицирующая метафора действует в сфере обозначения действи­тельности, непосредственно воспринимаемой органами чувств, и попол­няет в основном тот запас лексикона, который обеспечивает наименование предметов, предметно ориентированных действий, отношений и качеств (кошка "инструмент для поднятия предметов", ковш экскаватора, хребет горы, космическая пыль, возникшие во время войны многочисленные названия реалий и акций типа гнездо пулемета, котел, язык и т.п., ср. так­же идти или стоять - о движении транспорта; виться - о дорогах, реках; кусать - о разделении чего-л. специальными щип­цами и т.д.).

Значение идентифицирующей метафоры не есть продукт семантичес­кого синтеза, приводящего к появлению нового объекта, но отображение свойств уже существующей реалии. Именно к этому типу метафорической номинации и подходит название процесса, обозначенного Аристотелем как "перенос названия" (или - менее удачно - как "перенос значения") : здесь осуществляется наречение того, что имеет место в мире как сущее, отображено в форме понятия и ищет вербального выражения и закреп­ления последнего как имени, а не создание новою концепта, дотоле несуществующего.

Функция идентификации не совмещается с субъективно ориентированными модусами по двум причинам: этот тип значения коммуникативно приспособлен к тому, чтобы, с одной стороны, служить средством указания на объект действи­тельности, а с другой - обеспечивать картирование мира как объектив­но данного. С этим связаны экспрессивная нейтральность значения и синтак­сические запреты на реализацию в синтаксической позиции, предназначен­ной для идентификации метафор других типов, а также угасание образно-ассоциативного комплекса (или основания внутренней формы) в иденти­фицирующих метафорах. Ср., например, *Пень никуда не ходит (о чело­веке) или трудновообразимое теперь представление о том, что в основе вторичных значений слов очередь (пулеметная) или точка (огневая) лежат метафоры.

Все сказанное свидетельствует о том, что идентифицирующая метафо­ра - продукт лингвокреативной техники в сфере эмпирической деятельности человека, а не собственно когнитивного про­цесса. Именно поэтому для нее характерна эпифоричность, т.е. нейтрализа­ция фиктивности, а также синестезии, т.е. психологического напряже­ния, которое возникает в результате совмещения в метафоре категориаль­но разнородных сущностей. Для получения экспрессивных эффектов используются перифразы: могила - последний приют и т.п.

Метафора способна создавать новые концепции в области обозначения непредметной действительности. Такую метафору можно считать гипотетико-когнитивной моделью, имея в виду ее основную функцию - созда­ние новых понятий.

Когнитивная метафора приводит к формированию абстрактного значения. <…> Когнитивная метафора уподобляет гетерогенное и отождествляет подобное, чтобы синтезировать новое понятие. Вряд ли можно установить онтологическое подобие между жабой и девушкой, но в чешском языке tabka обозначает молодую девушку, благодаря мета­форическому переосмыслению; между памятью машины и памятью чело­века нет реального подобия, но оно устанавливается в результате допуще­ния на основе общего признака "способность к долговременному хране­нию информации" - как если бы у машины были человеческие "скрижали" памяти.

Уместно отметить, что идентифицирующая и когнитивная функции (как в память машины) - это особенность метафоры в мире знания. Наименования с "двойной" семантикой - конкретной и абстрактной - не являются необычными для естественного языка (ср. письмо "вид корреспонденции" и "содержание" и т.п.. Именно такие случаи и составляют явления промежуточные. Если в идентифицирующей метафоре модус фиктивности редуцируется в ее продукте до выявляемого на образно-ассоциативном уровне сравне­ния (нос корабля - как нос человека и т.п.), то в когнитивной метафоре этот модус, сыграв свою синтезирующую роль, стремится к аннигиляции. Принцип фиктивности, лежащий в основе такой метафоры, мешает значе­нию имени выполнять номинативную функцию, поэтому живой образ в таком наименовании стирается, а значение имеет тенденцию к генерализа­ции.

Проблема верифицируемоcnb когнитивной метафоры - в основном задача логическая, а не лингвистическая. Для лингвистики важно только то, что и в когнитивной метафоре модус фиктивности угасает - он умира­ет вместе с осознанием нерелевантности образно-ассоциативного ком­плекса для истинного обозначаемого метафоры. Ср. такие, живые еще, когнитивные метафоры, которые не устоялись эпистемически и которые называют педагогическими метафорами; облако электронов, возмож­ный мир, жесткий (или твердый) десигнатор и т.п., и такие уже стершиеся понятия, как уровень, или ярус, языка, ядро атома и др. <…> угасшая когнитивная метафора приобретает свойства эпифоры, начинает функционировать как нейтральное наименование.

<…> Когнитивная метафора характерна не только для научной или публицис­тической речи. Она обычна и для обиходно-бытового языка. Особенно про­дуктивна эта метафора в тех его областях, которые связаны со сферами мышления, чувств, социальных акций, морали и т.п.: предел воображае­мого, найти решение вопроса, гнев прошел или иссяк, беречь или хранить любовь, потерять авторитет, поле деятельности, путь добра и т.д.

Когнитивная метафора создает наиболее сложный для гносеологичес­ких изысканий слой, ибо пока не ясно, в какой мере языковая картина мира, создаваемая при участии и этой метафоры, влияет на мировосприя­тие. Очевидно, что различие между такими сочетаниями, как путь или стезя добра (ср. *стезя зла, где запрет связан с положительной оценочной семантикой и эмотивным эффектом торжественности, создаваемым словом стезя); ложный авторитет и дутый авторитет; отрывки или обрыв­ки мыслей и т.п. - это различие является результатом прагматической нагрузки слов с оценочной или эмотивно-оценочной семантикой.

Идентифицирующая и когнитивная метафоры - это два базовых типа, а третьим можно считать образную метафору. На ее почве в сово­купности с функцией идентификации или когнитивного отображения дейст­вительности, приводящего к формированию нового понятия, образуются оценочная и оценочно-экспрессивная метафоры.

При параметрическом описании образной метафоры, следуя все тому же постулату о том, что результат метафоры - это "верхушка затопленной модели", необходимо было бы дать определение образного значения. Однако такое значение лишено таксономически определенных черт, так как оно всегда производное от контекста окказиональное употребление.

Чтобы раскрыть причину этого явления, обратимся к рассмотрению вершинной для метафоры этого типа функции - образно-эстетичес­кой. Под последней обычно понимается нацеленность на такое художест­венное воздействие на реципиента, которое вызывает в нем ценностное отношение к миру, определяемое в диапазоне категорий прекрасного или безобразного. Из этого определения вытекает, что образно-ассоциативный комплекс метафоры и ее эстетически-образный эффект не совпадают, хотя первый предстает как мотив создания второго. Всякая метафора проходит через стадию образности (о чем свидетельствует "изначальная" приложи­мость принципа фиктивности к любому процессу метафоризации), но об­разно-ассоциативный комплекс, сыграв роль фильтра, может уйти во внут­реннюю форму языкового средства, а может обрести статус художествен­ного изображения мира - его инобытия. Ср. описание зимы с ориентацией на изобразительный ряд у Пушкина: Пришла, рассыпалась; клоками По­висла на суках дубов; Легла волнистыми коврами Среди полей, вокруг холмов... - и у Пастернака: Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин Вмерзшие бутылки голых черных льдин.

<…> образная метафора не полностью сохраняет принцип фиктивности и, следо­вательно, его модус, о чем свидетельствует возможность интерпретации художественного текста не через этот модус, разрушающий все очарование произведения, а через модальность в форме условного допущения как бы, оказывающего менее деструктивное воздействие на сам текст: Снег повис на ветках как бы клоками (ср. *как если бы это были клоки). Это дает основание считать, что. модус фиктивности редуцируется в образ­ной метафоре до формы как бы.

Принцип фиктивности в его полном виде слишком "навязчив" и рас­судочен для образно-поэтических метафор. По этой причине он редуци­руется в них, сменяясь на модус возможного мира - как бы, не требующе­го в данном его варианте иных пресуппозиций, кроме допущения о подо­бии. Подобие же, осознающееся как возможное тождество, не завершающе­еся семантическим синтезом, и порождает синэргию и диафору - живую двуплановость метафоры, создавая психологическое напряжение. То, что образная метафора не переходит в словарь, подтверждает ее динамичность и связь с индивидуальной картиной мира, т.е. с личностным тезаурусом но­сителя языка - ведь многие метафоры так и остаются неразгаданными или дают повод для разной их интерпретации.

<…> Образность метафоры легко может комбинироваться с идентифициру­ющей функцией (повисла клоками, булки фонарей), создавая "кулисы" мирозданья, и с когнитивной, привносящей с собой "зародыш" нового миропостижения (ср. педагогические метафоры типа Предложение - маленькая драма; Пропозиция - остов предложения и т.п.), но наиболее продуктивны комбинации с оценочно-интеллектуальной и оце­ночно-экспрессивной функциями. Ср. в стихотворениях Б.Л. Пастернака явно отрицательный оценочный модус: Пока мы по Кавказу лазаем И в задыхающейся раме Кура ползет атакой газовою К Арагве, сдавленной горами, - или оценочно-экспрессивную окраску: Рассвет холодною ехидной Вползает в ямы, И в джунглях сырость пани­хиды и фимиама.

Итак, образная (или уже - образно-художественная) метафора выпол­няет эстетическую функцию как итог свершающегося в ней иррационально­го, но все же умозрительно допустимого совмещения (Зима повисла на суках дубов; Врасти в землю ногами крови и т.д.). Это совмещение и создает психологическое напряжение у воспри­нимающего метафору, а разгадка ее секрета приводит к эстетическому эф­фекту - наслаждению или отвращению (в более или менее ярком их осознании). Образная метафора далеко не всегда маркирована стилистически, но она никогда не бывает нейтральной по эмоциональному воздействию, а потому создает тот или иной экспрессивный эффект, но не атомарно, а как функция от целостного контекста. Образная метафора текстуально "беспредельна". И хотя в сфере обозначения пространственно восприни­маемых объектов она может воплощаться в одном слове, но чаще всего образная метафора - это целостное художественное полотно или эскиз со своей идеей, композицией и красками. Образная метафора - это языко­вой материал, которым "рисует мир" автор произведения (в том числе в обиходно-бытовой речи).

В оценочной метафоре доминирует модус фиктивности в та­кой же редуцированной форме, как в когнитивной и образной. Однако то, что сама оценка "настраивается" над дескриптивным отображением объекта (предметного или непредметного), придает модусу фиктивности особый оттенок: мотив оценки присоединяется к дескриптивному отобра­жению, вводя таким образом объект в сферу действия оценочной шкалы. Иными словами, если в индикативной метафоре мотив умирает, в когни­тивной он имеет тенденцию к стиранию, в образной он служит средством воссоздания живого представления об обозначаемом как его инобытии, то в оценочной метафоре мотив, или внутренняя форма, выполняет роль катализатора оценочной реакции.

В вершине оценочного значения имеет место суждение о ценности свойств обозначаемого объекта по некоторому аспекту и основанию. А сама оценочная метафора "работает" в ос­новном не в сфере обозначения качественных и количественных парамет­ров предметов, а фактов. Ее основные орудия - предикативы: прилага­тельные, глаголы, скрытые семантические предикаты типа острое зрение, мчаться (о времени), умирать от смеха, когти смерти, на крыльях победы, стена равнодушия, железная логика и т.д. Нельзя не заметить, что оценочная метафора выделяет какой-то признак, отображенный в дескриптивной части значения. Этот признак и становится смысловой вершиной оценочно­го значения наряду с оценкой. Так, метафора острый слух оценивает спо­собность к быстрому и точному восприятию за счет образно-ассоциативного комплекса "как бы проникать острием внутрь чего-л." и указанных приз­наков, что и приводит к оценке "и говорящий считает, что это - "хорошо".

Собственно оценочная метафора эмотивно нейтральна. В ней комбини­руются только два модуса - модус фиктивности, редуцированный до фор­мы как бы (т.е. вводящий некоторый эталон, или стереотип как возмож­ный), и модус оценочный, выражающий отношение говорящего к обозна­чаемому с опорой на мотивирующий метафору комплекс в диапазоне некоторой шкалы ("хорошо" ... "плохо"). Так, в оценочных предикатах типа глухой лес отображается то, что лес как бы глухой, т.е. "очень зарос­ший, далекий от жилья и дорог, так что в него не проникают отзвуки человеческой деятельности"; в мчаться (о времени) отображается как бы очень сильно бегущее время, но здесь оценочный модус может иметь как "плюсовое", так и "минусовое" значение (ср. хорошо/плохо, что время мчится так быстро ).

Оценочная метафора, изначально образная, развивается в языке, как и когнитивная метафора, утрачивая образность: она должна избавиться от психологического напряжения, чтобы не отвлекать внимание реципиента на мотивирующий образ, поскольку он чаще всего бывает несущественным для подлинного основания оценки. Выражение квадратный подбородок, например, говорит о его неправильной форме, близкой к квадратной, но все же овальной на самом деле. Поэтому в данной метафоре класс оце­ниваемых объектов сужается как бы квадратными подбородками. Оценка без образа и без экспрессивности - таково конечное содержание оценочной метафоры, приобретающей в процессе функционирования свойства эпифо­ры.

Оценочно-экспрессивная, или эмотивно окрашенная, метафора обладает наиболее сложным построением. Все, что характерно для архитектоники оценочной метафоры, включается и в оценочно-экспрес­сивную, но при этом модус фиктивности сохраняется в ней во всей своей полноте - как если бы. Внутренняя же форма, обусловливающая оценку и, возможно, эстетическую значимость, не имеет столь явной тенденции к аннигиляции (разве что ее стирает время и обычность образно-ассоциатив­ного комплекса для носителей языка). К указанным модусам присоединя­ется еще и модус эмотивности. Под эмотивностью мы понимаем "лингвистическое выражение эмоций" с тем существенным добавлением, что "местом" для этого в семантике значения слова является коннотация (а текста - подтекст). Коннотация - это тот макрокомпонент значения, который включает в себя наряду с образно-ассоциативным комплексом, переходящим во внутреннюю форму, эмотивную модальность и стилистическую маркированность.

Вершиной оценочно-экспрессивной метафоры является эмотивная модальность, но она возникает благодаря тому, что сохраняется образ, который осознается потому, что "изначальный" модус фиктивности сохра­няется в этой метафоре во всей полноте формы - как если бы. Для того чтобы сохранить эффект психологического напряжения, вызывающий в свою очередь эмоциональное воздействие на реципиента, необходимо удерживать метафору в диафорическом состоянии, т.е. ее образно-ассоциа­тивный комплекс должен осознаваться как живой, что и обеспечивается модусом как если бы X был подобен Y (в отношении Q). Такое семанти­ческое состояние характеризует не только процесс метафоризации, но и его продукт - эмотивно окрашенное, или оценочно-экспрессивное, значение.

Это значение, отображая действительность и содержа сведения о ее цен­ности для говорящего, выражает эмоциональное отношение к обознача­емому, соотносимое с чувствами-отношениями типа презрения, стремления к уничтожению кого-либо, желания выразить порицание или, наоборот, восторг, восхищение и т.п. Реализация такой гаммы чувств-отношений, задаваемой в диапазоне эмоционально окрашенного одобре­ния/неодобрения, теснейшим образом связана с тем фоновым знанием, которое позволяет говорящему брать на себя или присваивать себе приори­тетную роль в некоторой жизненной коллизии, считая объект чувства-отношения в чем-то неполноценным, несовершенным и т.п. Ср. типичные для текстов, содержащих эмотивно окрашенные значения слов и выраже­ний, реплики: с презрением/пренебрежением, с восторгом/восхищением и т.п. (сказал X). Разгадка этих ролей в тексте возможна на основе знаний его пресуппозиций.

Нельзя не заметить, что эти эмотивные модификаторы общеоценочных чувств-отношений одобрять/не одобрять толковые словари стремятся ис­пользовать в качестве экспрессивно окрашивающих помет. Красивые и некрасивые, легкие и тяжеловесные мысли нагромождены одна на другую, теснятся, выжимают друг из друга соки и того гляди запищат от давки (Чехов) (здесь оценочно-экспрессив­ные метафоры легкие, тяжеловесные вводятся оценочными красивые и некрасивые и все вместе подготавливают образные - нагромождены, тес­нятся, выжимают соки, того и гляди запищат от давки).

<…> В оценочно-экспрессивной метафоре подобие также преобладает над тождеством, как и в оценочной, что онтологически закономерно: основ­ной объект метафоры - то, что есть в мире (некоторое свойство или по­ложение дел), а вспомогательный комплекс - это образно-ассоциативные черты некоторого квазистереотипа, т.е. представления, имеющего в данном языковом коллективе статус национально-культурного эталона некоторого свойства (медведь - неуклюжести, лиса - хитрости), некоторой ситуации (плестись, тащиться - медленного и "вялого" движения) и т.д. В таком соположении не только гетерогенных сущностей, но к тому же и такого их подобия, которое создается за счет свойств квазистереотипа, реальное тождество не может иметь места. Именно по этой причине оценочно-экс­прессивная метафора, как правило, не преобразуется в чисто оценочное значение даже при угасании образа, хотя и такое развитие возможно (как это имеет место в значении прилагательных типа глубокое содержание, глубокий сон, мелкие неприятности, крупные ошиб­ки и т.п.).

Внутренняя форма оценочно-экспрессивной метафоры остается функ­ционально нагруженной: она сигнализирует о том, что субъект речи отно­сится к обозначаемому метафорического значения, как если бы оно было тем, что соответствует ассоциациям, актуализируемым данным квазисте­реотипом. Таким образом, модус фиктивности удерживает образно-ассо­циативный комплекс в фокусе восприятия (думается, в подсознании). Ср. в этой связи уже приводившиеся выше примеры возможной экспли­кации модуса фиктивности, а также случаи типа Он - осел = "Он упрям по-ослиному, т.е. как если бы был ослом"; У нее железная воля = "У нее крепкая, как бы железная воля" и т.д. Необходимо добавить, что характер­ное для оценочно-экспрессивной метафоры (и соответственно аналогич­ных значений) обращение к квазистереотипу связано с тем, что последний не может ввести в заблуждение именно в силу своей обычности, угадывае­мости подлинного его обозначаемого. Поэтому данный тип метафоры так характерен для обиходно-бытовой речи, где преобладает спонтанность выбора при опоре на стереотипы, шаблоны речи и т.п.

Оценочно-экспрессивная метафора используется в сфере наименования непредметной действительности, причем с уже заданным оценочным смыслом. И цель такой метафоризации - этот смысл перевести в эмотивно окрашенный, не нейтральный регистр. Поэтому оценочно-экспрессивная метафора обычно получает тот или иной стилистический статус, а именно способность нести сигналы о принадлеж­ности наименования к разговорно-просторечным, грубо просторечным стилям общения, к книжной речи и т.д.

Образ в оценочно-экспрессивной метафоре не так ярок, как в собствен­но образной: будучи стереотипизированным, он только окрашивает зна­чение ассоциативно. В этой связи небезынтересно напомнить об известном в киноискусстве "эффекте Кулешова", согласно которому комбинаторное совмещение двух кадров приводит к тому, что один из них начинает вос­приниматься под впечатлением от второго. Так, лицо человека с нейтраль­ным выражением будет казаться грустным, если соседствует с кадром, на котором изображен гроб, или веселым, если в соседнем кадре - та­релка с едой, и т.д. Аналогичным образом в высказы­вании Не человек - змея (Грибоедов) герой представляется "ядовитым", "жалящим своими речами" и т.п., поскольку слово змея актуализирует здесь наряду с метафорическим значением "коварный, опасный" указан­ную выше окраску, соотносимую с признаками внутренней формы.

Предлагаемая типология метафор и сформировавшихся на их базе значений, а они могут быть номинативно автономными (осел, тащиться, взахлеб), связанными (раб страстей, твердое намерение и т.д.) или идиоматичными (тертый калач, высуня язык), показывает, что метафора как модель - продуктивный способ пополне­ния языкового инвентаря. И не только лексикона, но и грамматики. Но в сфере последней происходят такие процессы, где лингвокpeaтивное начало преобладает над когнитивным.

В заключение можно привести слова У. Куайна, который писал о том, что язык можно представить в образе корабля, находящегося в море и нуждающегося в ремонте, но который нельзя покинуть и поэтому перест­раивать его возможно, только используя имеющийся материал - доску за доской. Метафора - одно из средств подновления непре­рывно действующего языка за счет языкового же материала. Метафора необходима языку-кораблю, плывущему под национальным флагом через века и социальные катаклизмы при сменяющейся вахте поколений. По­скольку каждый корабль стремится обойтись своими средствами (хотя возможны и заимствования), то это обновление неизбежно содержит элементы прежнего мировидения и языковой техники, коль скоро про­цесс создания нового опирается на них и использует связанное с ними знание. Результаты такого процесса принято называть - совершенно спра­ведливо, на наш взгляд, - языковой картиной мира, запечатленной в значениях языкового инвентаря и грамматики. При этом нельзя забывать, что говорящие сообщают друг другу мысли о мире, используя значения слов и выражений как средства для создания высказывания, поэтому опас­ность не разглядеть за языковой картиной мира того, что в нем действительно имеет место, не столь велика. Эта опасность существует в основном как проблема непонимания или недопонимания из-за слабого владения чужим языком и в значительной степени его образно-ассоциативным бо­гатством, тем самым, которое заключено "между семантикой и гносеоло­гией".

Языковая картина мира - факт национально-культурного наследия. Язык и есть одна из форм фиксации этого наследия, в том числе примет, поверий и т.д. Так, если в русском языке слово гусь вызывает представ­ление о важности или жуликоватости, то в английском эта реалия ассо­циируется с богатством, глупостью и т.д.

Именно образно-ассоциативное восприятие иначе "рисует" процессы ментального характера в русском и английском языках (что, естественно, распространяется на любые языки, особенно неродственные). В русском языке, например, смысл "быть целиком занятым какими-либо мыслями" выражается сочетаниями, где глагол - продукт косвенной номинации и потому имеет связанное значение: (целиком) погрузиться в свои мысли; быть поглощенным своими мыслями и т.п.; в английском выступают другие средства и способы для выражения заданного смысла.Примеров подобного рода можно привести сколь угодно много, по­скольку языковые картины мира необычайно разнообразны. Особенно хорошо известны и описаны расхождения, связанные с разными языковы­ми картинами мира в работах по теории перевода.

Итак, мы полагаем, что способность творить и разгадывать метафору как наиболее продуктивное средство пополнения инвентаря языка, привно­сящее в него видение мира данным народом, опосредованное уже имею­щимися в языке значениями слов, морфем, сочетаний слов и даже синтакси­ческих конструкций, принадлежит языковой компетенции. Тем самым она связана с собственно человеческим фактором.

Узнавание метафоры - это разгадка и смысловая интерпретация текста, бессмысленного с логической точки зрения, но осмысленного при замене рационального его отображения на иногда даже иррациональную интерпре­тацию, тем не менее доступную человеческому восприятию мира благодаря языковой компетенции носителей языка.

<…> Обозначая, метафора создает языковую картину обозначаемо­го. Эта картина особенно живописна и национально-колоритна, когда на основе метафоры формируются фразеологизмы-идиомы. Но она не утра­чивает самобытности и яркости при формировании экспрессивно окрашен­ных значений слов. Две тенденции характерны для связанных значений слов, организующих номинативные парадигмы фразеологических сочета­ний: эти значения создают языковую картину мира, когда в них еще не за­тухает образно-ассоциативный потенциал, но они нейтрализуются по своей метафорической живописности, если в них доминирует когнитивная функ­ция. И, конечно же, самое яркое проявление именно языковой картины мира характерно для художественных текстов, где метафора - способ создания самого мира, увиденного глазами мастеров слова.

Печатается по ст. Телия В.Н.Метафоризация и её роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. М, 1988. С.173-203.

Г.Н.Скляревская

МЕСТО ЯЗЫКОВОЙ МЕТАФОРЫ

Теория номинации связана, прежде всего, с выяснением того, как соотносятся между собой понятийные формы мышления, каким образом создаются, закрепляются и распределяются наименования за разными фрагментами объективной реальности. Номинация долгое время изучалась на уровне парадигматических отношений. С точки зрения философии номинацию рассматривали как многообразие соотношений между словом, вещью и понятием. Возникновение теории номинации связано с представлениями Пражского лингвистического кружка. Их вклад состоит в том, что они определили язык как систему знаков, служащих для реализации конкретной цели. [Телия В.Н., 1990: 23]

Несмотря на высокую частотность употребления термина «номинация» в современной лингвистике, его содержание до сих пор остается многозначным.

Так, например, одно и то же название «номинация» обозначает как процесс создания, закрепления и распределения наименования за разными фрагментами действительности, так и значимую языковую единицу, образованную в процессе называния. Кроме того, у разных исследователей часто не совпадает содержание терминов «первичная» и «вторичная» номинация.

Булыгина Т.В., Гак В.Г., Уфимцева А.А. под первичной номинацией понимают языковое означивание посредством слов и словосочетаний, а под вторичной - языковое означивание при помощи предложений. Исключительность человеческого языка, заключающаяся в осуществлении им одновременного означивания и слов и высказываний дает исследователям возможность сделать вывод, что в языке существуют две различные, хотя и взаимосвязанные сферы означивания: 1) сфера первичного образования словесных знаков, называющих повторяющиеся представления объективной действительности и субъективного опыта носителей языка; [Гак В.Г., 1967: 21; Булыгина Т.В., 1991: 215] 2) сфера вторичного означивания, создания высказываний как «полных знаков». [Уфимцева А.А., 1968: 41]

Номинативные знаки обслуживают классификационно-номинативную сферу и, выполняя репрезентативную функцию, обозначивают как единичные предметы и факты, так и дают имя классу предметов или серии фактов.[Бенвенист Э., 1974: 113]

Для обозначения способности современных языков пополнять свой номинативный инвентарь существует понятие вторичной номинации, под которой понимается использование фонетического облика первообразной языковой единицы для нового, обозначаемого, то есть появления нового значения в данной языковой единицы. [Парандовский Я., 1982: 78]

При этом результаты вторичной номинации воспринимаются как производные по морфологическому составу и по смыслу.

Способы вторичной номинации в таком понимании различаются в зависимости от языковых средств, используемых для создания новых имен, и от характера взаимоотношений «имя - реальность».

По типу средств разграничивают:

1) словообразования как регулярный способ создания новых слов и значений;

2) синтаксическую транскрипцию, при которой морфологические средства указывают на смену синтаксической функции при сохранении лексического значения;

3) семантическую транскрипцию, которая не меняет материального облика переосмысляемой единицы и приводит к образованию многозначных слов, а также фразеологизмов различных типов. [Азнаурова Э.С., 1988: 10]

По характеру указания именем на действительность различают два типа вторичной номинации: автономную и неавтономную.

Автономная номинация - это вторичное значение слов, которые обретают самостоятельную номинативную функцию и называют тот или иной фрагмент объективной реальности, его признак или действие автономно, на базе одного имени.

При неавтономной вторичной номинации формирование новой языковой единицы происходит посредством такого использования комбинаторной техники языка, при которой языковая всегда соотносится со своим обозначаемым косвенно, через посредство семантически опорного для данной комбинации наименований. [Маслова-Лашанская С.С., 1973: 49]

Вторичная номинация, как мы уже говорили, - это использование уже имеющихся в языке номинативных средств в новой для них функции наречения. Вторичная номинация может быть языковой и речевой. В первом случае результаты вторичной номинации предстают как принятые языком и конвенциально закрепленные значения словесных знаков, во втором - как окказиональное их употребление в несобственной для них номинативной функции. При этом в самих процессах вторичной номинации нет существенной разницы. Однако в языке такие вторичные наименования, которые представляют собой наиболее закономерные для системы данного языка способы именования и восполняют недостающие в нем номинативные средства.

В отличие от первообразных наименований, все вторичные наименования формируются на базе того значения слова, чье имя используется в новой для него функции называния. Однако в сфере вторичной номинации различаются два принципиально различных способа отображения действительности и отнесения понятийно-языкового содержания наименований к обозначаемым объектам.

Первый способ вторичной номинации состоит в том, что здесь имеет место непрямое отображение внеязыкового объекта, опосредуемое предшествующим значением слова, те или иные признаки которого играют роль внутренней формы, переходя в новое смысловое содержание. Сформировавшийся таким образом смысл соотносится с неязыковым рядом автономно. Поэтому и характер номинативной ценности нового лексического значения зависит от той смысловой информации, которая заключена в нем, что выражается в самостоятельной номинативной функции такого рода номинативно-производных значений слов.

Второй способ вторичной номинации осложняется подключением к процессу наименования комбинаторно-синтезирующей деятельности сознания и соответствующей языковой техники. Вследствие этого в отношении именования здесь участвует еще одно или несколько других наименований, уже существующих в языке. Иными словами, такой способ заключается в том, что, наряду с непрямым характером отображения действительности, опосредованным преемственностью некоторых элементов из предшествующего значения слова, формирование смысла нового наименования протекает здесь под непосредственным воздействием смыслового содержания другого наименования, которое детерминирует характер отображения действительности в новом отношении именования, задавая тот или иной ракурс ее рассмотрения, и тем самым также опосредуя это отображение. Поэтому и сформировавшиеся понятийно-языковое содержание таких наименований соотносится с внеязыковым рядом, не автономно, а косвенно. Характер номинативных ценностей новых лексических значений, их способность обозначать фрагменты действительности, тесно связан со значением опорного наименования, что находит выражение в несамостоятельной номинативной функции таких косвенно-производных значений слов и проявляется в синтагматической обусловленности их выбора и комбинации в ходе построения предложения. [Телия В.Н., 1977: 14]

В процессе вторичной номинации всегда имеет место взаимодействие четырех компонентов: действительность - понятийно-языковая форма ее отображения - переосмысляемое значение языковой формы, опосредующее отнесенность нового смысла к действительности, - языковая форма во вторичной для нее функции наречения.

При непрямой номинации предшествующее значение языковой формы передает часть информации, существенной для обозначаемого объекта, во вновь формирующееся понятийно-языковое содержание имени. Направленность номинативно-производных значений слов на внеязыковой ряд имеет автономных характер и не нуждается в комбинаторной поддержке данного значения другими словами.

Качественное отличие номинативно-производных, непрямых значений слов от значений прямых состоит в том, что они обозначают предметы, процессы, качества, атрибутируя им и часть несобственных для них признаков, поэтому такие значения всегда специфичнее по содержанию, чем свойства класса объектов, к которым они приложимы. Скрытая в номинативно-производных значениях слов смысловая опосредованность проявляется и в ограниченном диапазоне их сочетаемости, часто суженном относительно свойств обозначаемых объектов, и в наличии у них таких лексических связей, которые эти значения наследуют от предшествующих. Так, например, «волнение» - массовое выражение недовольства, протеста против чего-нибудь, также обозначает «беспорядочное, хаотичное проявление недовольства», наследуя эти признаки от основного значения, поэтому невозможны сочетания «планомерные, организованные волнения». [Ермакова О.П., 2000: 12]

При вторичном использовании слов в новой для них функции называния закономерно возникает смысловая преемственность наименований, что приводит к многозначности словесных знаков. Номинативная производственность обычно выражается в мотивированности вторичных наименований, в наличии у них внутренней формы, выступающей как посредник между новым смыслом и его отнесенностью к действительности. Переосмысляемое значение словесного знака не только приспосабливается к выражению нового для него внеязыкового содержания, но и опосредует его в самом процессе отражения. При этом необходимо отметить, что если в номинативном акте преобладают прагматические факторы, то мотив выбора языковой формы может сообразно с использованием фантазии именующего далеко отойти от ядра опосредуемого значения, что особенно характерно для жаргонной сферы номинации. [Телия В.Н, 1981: 16]

Система образов, потенциально предназначенных для выражения предикативных признаков, весьма разнообразен и включает в себя наименования, актуализирующие как внешние, так и внутренние характеристики субъекта референции. В системе средств метафорического переноса метафорическую номинацию отличает способность к единовременному выражению комплекса ассоциирующихся с образом-символом предикативных характеристик, способность к экспликации не только внешних, но и внутренних характеристик и тесное взаимодействие между ними на основе системы аксиологических ценностей, закрепленных в сознании носителей языка. Метафорическая номинация дает возможность выразить не только качества или свойства, имеющие эквиваленты в нейтральных языковых структурах, но и значение, не поддающиеся точной языковой экспликации при использовании нейтральной лексики.

В образовании метафоры также нередко участвуют ассоциативно- образные средства метафорической номинации.

Система ассоциативно-образных средств, используемых при метафорической номинации, может обладать в предложении различным статусом, в частности, выступать в качестве предиката. Метафорическая предикация имеет место в том случае, если в предложении в качестве предиката употребляется лексема, соотносимая с субъектом не прямо, а опосредованно, через вспомогательный субъект, обладающий в сознании носителей языка значением типового образа - носителя данной предикативной характеристики.

Генитивные метафоры, структура которых в обязательном порядке включает в себя основной и вспомогательный субъекты, по формальным показателям сближаются с метафорическими приложениями и метафорической предикацией с существительными в именительном падеже в позиции предиката, однако с точки зрения семантических значений, обладают существенными отличиями. С помощью метафорических приложений и предикатов говорящий, как правило, дает общую характеристику предмета общения, тогда как в генитивных метафорических конструкциях он характеризуется по одному или нескольким из свойственных ему предикативных признаков: по размеру, по форме, по температуре, по цвету, по структуре, по ширине и так далее. Генитивные метафоры ориентированы на описание объективных показателей с точки зрения субъективного их восприятия, поэтому они в меньшей степени, чем остальные структуры, выражают отношение к описываемым фактам с аксиологических оценочных позиций.

Атрибутивные и адвербиально-атрибутивные метафорические конструкции составляют наиболее продуктивную разновидность метафорических переносов, в силу того, что их структура предназначена для реализации самых разнообразных оттенков метафорического значения. Среди данных метафорических структур по частотности употребления заметно выделяется группа атрибутивных словосочетаний, основу которых составляют прилагательные, существительные и наречия, обладающие метафорическим значением: sad blow - досадный удар, golden age - золотые годы и так далее.

Вторую группу атрибутивных конструкций образуют словосочетания причастия, герундий и инфинитивы, обладающие метафорическим значением: servants eating their heads off - служащие съедающие их головы и так далее. [Кубрякова Е.С., 1988: 87]

§ 1. НОМИНАТИВНАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора в названиях)

Возможность развития в слове переносных значений соз­дает мощный противовес образованию бесконечного числа новых слов. “Метафора выручает словотворчество: без мета­форы словотворчество было бы обречено на непрерывное про­изводство все новых и новых слов и отяготило бы челове­ческую память неимоверным грузом” (Парандовский, 1972).

Щедрый материал для изучения метафорической номи­нации дают названия растений: божий мех и пастушья сум­ка, Адамова свеча и дедушкины кудри. Уникальная роль метафоры в системах номинации связана с тем, что благодаря метафоре восстанавливается равновесие меж­ду необъяснимым или почти необъяснимым, матовым наиме­нованием и наименованием объяснимым, прозрачным, хрус­тальным. Это равновесие можно пронаблюдать на примере названий одних и тех же реалий: Белокрыльник болотный - белый попутник, лягушечник, лапушник водяной, медвежьи лапки, петушки, хлебник, фиалковый корень, образки, змей­ка, змеевик, гуска, житница.

Метафорические названия обогащают жизнь, создают своеобразную эстетику быта. Так, каждый день масленицы имел свое имя: встреча, заигрыш, лакомка, широкий четверг, тещины вечера, золовкины посиделки, прощеное воскресенье.

Знание метафорических обозначений обостряет слух, укрепляет внимание. Так, специалисты различают следую­щие разновидности птичьего пения: пулькапье, клыканье, дробь, раскат, пленканье.

В различных своих значениях слово обслуживает многообразные виды деятель­ности <...>.

В институте географии проанализировали географичес­кие термины н пришли к выводу, что многие из них - чис­тая метафора: “руководящий валун”, “кающиеся грешники”, “ванна выпахивания”, “жандармы”, “террасы”, “монахи”, “спина кабана”, “ступени”, “климатический сценарий”.

Номинативная функция метафоры столь естественна, столь характерна для самой метафоры, так отвечает ее при­роде, что в условиях метафорической номинации образ­ность сохраняется труднее всего. Кладбищем метафор вели­чал язык Жан Поль Рихтер. Действительно, обычные слова вокруг нас не что иное, как погасшие вулканы, притихшие, свернувшиеся, спящие метафоры: окно - око дома, сугроб - то, что прячет, погребает под снегом. Метафорическая но­минация предмета приводит к быстрому угасанию образа, это подчеркивает Н.Д.Арутюнова, когда пишет об иденти­фицирующих метафорах типа носик чайника, ушко иголки.

Номинативные свойства метафор просвечивают не только в пределах конкретного языка, но и на межъязыковом уровне. Образ может возникать при дословном переводе заимствованного слова и, наоборот, при переводе слов родно­го языка на другие языки.

Автор (auctor или augeo - “увеличиваю”) - это “тот, кто приумножает какую-либо вещь, т.е. сообщает ей дви­жение, силу, крепость, опору и устойчивость” (из старого латинского словаря). “Иногда очень полезно бывает узнать первоначальный смысл слов, обозначающих ныне общеупотребительные избитости. Например, “кибернетика” буквально обозначает “управлять кораблем”; “религия” - “вновь связывать, вновь соединять” (В.Конецкий. Здесь обойдемся без названия).

Почему подобные экскурсы в этимологию или в сопос­тавительную семантику языков создают эффект радостного открытия? Потому что восстанавливается историческая спра­ведливость по отношению к слову, восстанавливается его образ. Этическое отношение к слову касается не только количественного плана (знать как можно больше слов для максимально точного выражения чувств и мыслей), этика затрагивает и качественную сторону - умение отнестись к слову как к бесценному сокровищу, увидеть блеск образа и глубину скрывающихся за словом знаний.

Говорящие интуитивно осознают наглядную компонен­ту слов, и оценки ими степени образности слов в большинстве случаев совпадают, что было продемонстрировано в экспериментальном исследовании образности существитель­ных русского языка. Автор этого эксперимента Е. М. Бебчук предлагала испытуемым указать, какую картину или образ вызывает у них то или иное слово-стимул. Результаты были суммированы и обработаны, в итоге создан мини-словарь образности 198 самых употребительных существительных. Например:

Солнце - ярко-желтый или золотисто-красный огненный шар высоко на небе, испускающий лучи и несущий свет и тепло на землю.

Лес - много хвойныx или лиственных деревьев, шумя­щих от ветра, залитая солнцем зеленая поляна, много грибов, пение птиц.

Веками сохраняющаяся в глубинах слова образность дарует слову вторую жизнь, когда это слово становится метафорой. Номинативная функция метафоры - это презумп­ция образности любого (подчеркиваем, любого!) слова.

Дети быстро овладевают номинативной функцией мета­фор, встречаясь с незнакомыми предметами, явлениями. Приведем высказывание шестилетней Даши: Варежки мне в горловине малы.

В процессах метафорической номинации многое зави­сит от национальных традиций, скажем, в такой области, как культура имени. Даруя ребенку имя, в Средней Азии традиционно используют метафорику: Айжан - “веселая луна”, Алтынай - “золотая луна”, Гульбахор - “весенний цветок”. Имя-метафора встречается и в других языках.

§ 2. ИНФОРМАТИВНАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР

(особенности метафорической информации)

<…>Первой особенностью информации, передаваемой посред­ством метафор, является целостность, панорамность образа. Панорамность опи­рается на зрительную природу образа<…>, заставляет по-новому взглянуть на гностическую сущность конкретной лексики, конкретных слов, которые становятся основой, сырьем, фун­даментом любой метафоры. Чтобы метафора состоялась, зародилась, сработала, у человека должен быть щедрый запас слов-обозначений <…>.

“Для нас существует только то, что имеет имя. Неназ­ванные предметы как бы прячутся от нашего сознания”, - писал Геннадии Гор в понести “Чилиры”. “Имя или слово является указателем для внимания и толчком к образова­нию новых представлении” (Выготский, 1956).

Гносеологическая связь “количество слов - качество мышления” не вызывает сомнений ни у лингвистов, ни у психологов, ни у писателей. Недостаток конкретных впечат­лений оборачивается ущербностью процессов предпонимания, бедностью “объект-гипотез” <…>.

Вторым уникальным свойством метафорической информации является подключение огромной массы неосознаваемого к психическому отражению. “Бессознательно-психичес-кие процессы могут обладать не менее богатым содержанием и не менее значимой ценностью, чем сознательные процес­сы” (Дубровский, 1978). Известно, что на бессознатель­ном уровне за единицу времени перерабатывается в 10 млн. раз больше информации, чем на сознательном, и резкое рас­ширение диапазона сознательных процессов за счет бессоз­нательных привело бы человеческий организм к энергетичес­кому банкротству.

Глубинность наших образных ассоциаций у психоло­гов - специалистов по теории цвета сомнений не вызывает. Небесно-голубой цвет, очевидно, напоминает спокойст­вие безоблачного неба и ясной погоды, темно-красный - грозовые тучи, черный - непроглядную, полную опасности ночь, зеленый - символ тепла, плодородия. “Цвет лишь один аспект панорамного образа, присутствующего в пашем сознании и проникшего в глубины бессознательного. Из этих же глубин рождаются интуитивные представления, “виде­ния” пластических эйдосов - идей. “В каждый момент дея­тельности человеком осознается только небольшая часть то­го предметного содержания, которое презентовано в обра­зе... Полноценный с точки зрения регуляции деятельности образ подобен айсбергу - в каждый момент на поверхнос­ти видна лишь его небольшая часть” (Запалова, Ломов, Пономаренко, 1986).

Наконец, третьим свойством метафоры, обусловливаю­щим ее уникальность с позиций информационных систем, является плюрализм, множественность образного прочтения ситуации.

Множественность образного прочтения хорошо видна в списках названий одного и того же предмета. В.Д. Бондалетов в одной из своих книг приводит 63 названия Млечно­го Пути, большинство из которых метафоры, как и само общепринятое название.

Говоря об особенностях метафорической информации, мы не можем не соотнести сказанное с оценкой “фактора лени”. Не только в лингвистике, но и в других науках лень издавна рассматривается как причина происходящих и непроисходящих событий. Эйлер и Мопертюи выяснили мате­матическую суть “принципа природной лени”. Мопертюи писал: “Природа - лентяйка; она движет тела так, чтобы совершать) при этом наименьшее действие”. Е.Д.Полива­нов в статье “Где лежат причины языковой эволюции?” подчеркивал: “И вот если попытаться одним словом дать ответ относительно того, что является общим во всех этих тенденциях разнообразных (и без конца - в самых различ­ных языках - повторяющихся) “типичных” процессов, то лаконический ответ этот - о первопричине языковых изме­нений – будет состоять из одного, но вполне неожиданного для нас на первый взгляд слова: “лень” (Поливанов, 1968). Наш материал опровергает концепцию лени. Как было уже подчеркнуто, и номинативная, и информативная, и все другие функции слова могут быть реализованы, задей­ствованы без метафор, посредством прямых значений. Но такой экономии усилий не наблюдается, наоборот, наблю­дается тяга к метафоре, к этому сложному, красивому явле­нию языка, предполагающему панорамный образ, подключающему каналы бессознательного, требующему рождения других, параллельных образов, и, как мы убедимся далее, во всем ансамбле функций говорящие будут отдавать пред­почтение метафорике, каких бы усилий это ни стоило, а кроме усилий здесь есть еще опасность банальности, изби­тости образа. Мы можем изо дня в день повторять слово в прямом значении, не вызывая ничьих нареканий, но повто­рить метафору-оценку, только что сказанную, подчас просто невозможно. Метафора - слияние ученичества и творчества, долга и дара.

§ 3. МНЕМОНИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и запоминание)

Метафора способствует лучшему запоминанию инфор­мации. Действительно, стоит назвать грибы природными пылесосами, и мы надолго запомним, что именно грибы луч­ше всего всасывают токсины из почвы. Строение цветка ге­рани легко запоминается после предваряющей метафоры:

“Герань словно сама оценила свою красоту и изящество, выставив себе своеобразную отметку “пять”: у нее по пять лепестков и чашелистиков, завязь пятигнездная, пятилопа­стная, с пятью нитевидными рыльцами” (Юный натура­лист. 1978. №5). Повышенная запоминаемость обра­за обусловлена, по-видимому, его эмоционально-оценочной природой. <…>в книге Н.В.Цзена и Ю.В.Пахомова “Психотренинг: игры и упражнения” пятидесяти играм даны метафорические названия: “Диктант”, “Кипятильник”, “Гамма”, “Ванька-встань­ка”. Такие названия быстро напоминают новичку содержа­ние той или иной игры <…>.

В чистом виде мнемоническая функция, как, впрочем, и другие, встречается редко. Она сочетается с объяснительной функцией в научно-популярной литературе, с жанрообразующей функцией в народных загадках, пословицах, в литературных афоризмах, с эвристической функцией в философских концепциях, научных теориях, гипотезах<…>.

§ 4. СТИЛЕОБРАЗУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР

(метафора в художественном произведении)

Под стилеобразующей функцией обычно понимают учас­тие метафор в создании стиля, и прежде всего стиля худо­жественной литературы.

“Они уже жили в Лёне – сто веков человеческой мысли,- и смотрели сквозь его глаза с длинными ресницами, и вскрикивали от чужой боли: “Не надо...”. Рос храм буду­щего, - как-то незаметно даже для тех, кто его строил, сам собою: каждый день строительства - новое чудо. В тихих комнатках набухала и когда-нибудь вся целиком упадет в жизнь та капля любви, которой так не хватает жизни, и когда упадет, - станет тихо, радостно и тепло”. “Встрепе­нулась душа Едигея, воспарила и застонала, и разом отво­рились для него все двери мира - радости, печали, раз­думья, смутные желания и сомнения”.

По небольшим отрывкам мы сразу угадываем, что перед нами художественный текст, и угадывать среди прочих дру­гих признаков помогают метафоры. Первый отрывок взят из рассказа С.Н. Сергеева-Ценского “Небо”, второй - из ро­мана Ч. Айтматова “Буранный полустанок”.

Хотя степень метафоричности языка художественного текста зависит от индивидуальных установок автора (есть яркие метафористы, такие, как А. Марлинский, и есть писа­тели, не склонные к излишнему орнаменту прозы, например С.Т. Аксаков), хотя, повторяем, тяга к метафоре глубоко индивидуальна, тем не менее метафора остается одной из ярких примет стиля художественной литературы.

В художественном тексте происходит реконструкция первоначальной образности слова, которую традиционно рассмат­ривают как художественный прием, свидетельство мастерст­ва поэта, писателя. Точнее, однако, говорить не о приеме, а о результате - рождении образа, к которому ведут многочисленные приемы работы с прямым значением слова, например прием расширения, эксемии значения.

Образность прямого значения может быть восстановлена приемом перекрестной предикации слов типа: “Нужно чтобы школа была еще и Домом, а дом был еще и Школой” (М.Панич. Путь к себе).

Здесь восстановить образность прямых значений помогает переносное употребление слов. И наоборот, образность некоторых стертых переносных значений может быть восстановлена путем контекстной поддержки их прямых смыслов.

“Самые первые предметы, уцелевшие на ветхой картине давно прошедшего, картине, сильно полинявшей в иных местах от времени и потока шестидесятых годов... - кор­милица, маленькая сестрица и мать” (С.Т. Аксаков).

Чтобы восстановить образность прямого значения, ему надо придать некоторые свойства переносного значения. Чтобы восстановить образность переносного значения (картина прошедшего), ему надо вернуть некоторые свойства прямого значения (ветхая, полинявшая картина). В следующем примере выде­лим элементы контекста, ориентирующие на прямое значение слова “светильник” и восстанавливающие всю яркость этой метафоры.

“Мать не давала потухнуть во мне догоравшему светиль­нику жизни, едва он начинал угасать, она питала его маг­нетическим излиянием собственной жизни, собственного ды­ханья” (С.Т. Аксаков).

Художникам слова приходится восстанавливать не толь­ко образность прямых значений, но и образность некоторых переносных значений, ставших банальными, традиционными и, как следствие, слабообразными.

В целом же художественная литература не присваива­ет, не отбирает право на реконструкцию образа, а учит этой реконструкции, учит восстановлению исторической справедливости по отношению к слову, учит для нужд нашей пов­седневной речи, которая включает в себя и поучающую, и задушевную, и эпистолярную, и внутреннюю, и этикетную речь и совсем не чужда образности <…>.

§ 5. ТЕКСТООБРАЗУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и текст)

Текстообразующими свойствами метафоры называется ее способность быть мотивированной, развернутой, т.е. объ­ясненной и продолженной. Как происходит рождение текста посредством метафорического зачина - видно на примере.

“Есть такое забавное, но очень мудрое изречение: “Ле­карство - это кошка, которая бежит за мышкой и все на своем пути разбивает”. Поэтому с возрастом надо быть очень осторожными с лекарствами. По мнению французских врачей, людям старше сорока не рекомендуется употреблять больше трех наименований лекарств” (Неделя. 1988. № 21).

Эффект текстообразования - это следствие таких осо­бенностей метафорической информации, как панорамность образа, большая доля бессознательного в его структуре, плюрализм образных отражений.

Текстопорождающие свойства метафоры хорошо прос­леживаются в лирических стихотворениях. Так, известное стихотворение В.А. Жуковского строится на развертывании и объяснении начального образа.

Знать, солнышко утомлено:

За горы прячется оно;

Луч погашает за лучом

И, алым тонким облачком,

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть...

Образными и очень добрыми словами поэт далее объясняет, какую работу проделало солнышко, но вот парадокс, типичный для любою высокохудожественного произведения: текст не столько доказывает, сколько опровергает задан­ную мысль, и у читателя рождается не жалость, не сочувст­вие уставшему труженику-солнцу, а восхищение жизнью, благоговение перед солнечным светом, радость бытия, “И вишням дай румяный цвет”, “А тех на гнездышке согрей”, “Не позабудь горячий снег Рассыпать на зеленый сад”, “Зер­ну скорлупку расколи И молодую из земли былинку выведи на свет”.

Метафора порождает текст, но в этом тексте может быть столько же творчества, сколько в самой метафоре.

Многие метафоры лирических стихотворений не нужда­ются в шлейфе объяснений. Придавая изложению эффект объемности, эти метафоры выступают как сигналы другого пласта, другого класса знаний, т.е. обладают свойствами не реального, а потенциального тскстообразования.

Существует жанр, в котором с особенной наглядностью проявляется текстообразующая функция метафор. Это афо­ристические миниатюры. Здесь однако, уместно напомнить о феномене “жанр в жанре”. Афористическая миниатюра, другими словами, развернутый афоризм чаше встречается в ткани художественного текста, нежели в самостоятельном исполнении и окружении себе подобных. Более того, художественные произведения дают едва ли не лучшие образцы развернутых афоризмов, осно­ванных на текстопорождающих свойствах метафор.

“Поколения идут за поколениями, и никто не догадыва­ется, что зло коренится в самом нетерпеливом сердце че­ловеческом, которое боится краткости жизни и хочет всего сейчас, сейчас и не выращивает плод в своем саду, а спешит сорвать его в чужом” (М. Анчаров. Самшитовый лес). “Архитекторы случайностей создать не могут. Умысел всег­да беднее счастливого случая. Город должен иметь интим­ные уголки, паузы, где вырастает поэзия. Городу это нуж­нее, чем деревне” (Д. Гранин. Картина).

Приведенные отрывки содержат элементы афорис­тичности, но нашу мысль они, скорее, опровергают, чем до­казывают, поскольку не начинаются, а завершаются, закан­чиваются метафорами “сорвать плод”, “паузы”. Будем, однако, рассуждать глубже. При неторопли­вом чтении именно благодаря метафоре у человека, воспри­нимающего текст, возникает желание согласиться с мыслью, или опровергнуть ее, или добавить свою аргументацию. В справедливости сказанного легко убедиться на примере афоризмов, ядерная метафорика которых требует нового вчув-ствования, нового осмысления, привнесения “текстового ма­териала” со стороны адресата речи: “Оттенки - лакомство умных” (Ф. Искандер). “Собственная жизнь - прекрасный учебник. Читать его не хотим” (Д. Гранин).

Метафорическое текстообразование можно понимать и буквально, как порождение текста, и иносказательно, как порождение подтекстового слоя.

§ 6. ЖАНРООБРАЗУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и жанр)

Жанрообразующими можно назвать такие свойства ме­тафоры, которые участвуют в создании определенного жан­ра <…>.

Польский исследователь С. Гайда считает, что между жанровостью и стилем существуют непосредственные связи. Действительно, для загадок и пословиц, од и мадригалов, лирических стихотворений и афористических миниатюр метафора почти обязательна. Аристотель называл загадку хорошо составленной метафорой. Ср.: Шуба нова, на подоле дыра (прорубь). Около кола золотая голова (подсолнух).

Жанрообязательность метафоры в загадках можно доказывать и на материале детского художественного творчества, загадок, придуманных детьми: Стоят два зеленых берега, а между ними не перебраться (берега реки). Рыжие звери под землей живут, землю ногами бьют (землетрясение).

Столь же обязательна метафора в составе пословиц.

Жанрообразующие свойства обнаруживают метафоры в народной примете, которая нередко воспринимается как метафора ситуации. Встретить человека с пустыми ведрами – к неудаче, к пустой дороге. Наоборот, налить чаю гостю по самый край чашки – к полной жизни. Сесть за угол стола – семь лет замуж не выйдешь. Разбить зеркало – к потере близкого человека.

Метафора в поговорке, как правило, на вторых ролях, она создает элемент наигрыша, балагурства, но при этом подчинена требованиям ритма и рифмы и обусловлена ими. Тот же вывод можно сделать о колыбельных песнях, жанрообязательным компонентом которых являются, скорее, олицетворения, нежели метафоры <…>.

Наконец, существуют жанры, чуждые метафорике, говорящие подчеркнуто прямыми смыслами. Это детские страшилки, черный юмор, стихи, созданные с целью испугать собеседника. Жанрообязательным признаком таких стихов является прием умолчания, провал текста.

Жанрообразующая функция метафор просвечивает и через материал других параграфов: этическую функцию метафоры наблюдаем в проповеди, объяснительную - в научно-популярной статье, аутосуггестивную - в молитве. Эти и другие функции метафор наслаиваются на жанрообразующую её природу.

§ 7. ЭВРИСТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора в научных открытиях)

Употребление метафор в научных текстах дает возмож­ность изучить эвристическую, или поисковую, функцию метафоры <…>.

Научный стиль речи не только не чужд образным вкрап­лениям, но сам поиск гипотезы подчас начинается с художе­ственного сравнения, образа. “В теории, - пишет Ю.И. Кулаков, - невозможно каждый раз прибегать к опыту. Развитое чувство прекрасного помогает выделить в теории то, что шероховато, что чуждо природе” (Знание - сила. 1992. № 1).

Проблему “эвристика метафор” можно решать на конк­ретном материале метафор-терминов, как это делают С.С.Гусев, В.В.Налимов. Действительно, рождение термина начинается с метафоры: мантия земли, загар пустыни, пушис­тые множества. Однако эвристичность метафоры кроется в ее гносеологической природе. Метафора лежит в основе мышления, и эту мысль подтверждают современ­ные философские исследования. Приведем интересные цитаты из статьи Н. С. Автономовой “Метафорика и понимание”.

“...Именно метафорический перенос - как чувственно выполненная ипостась аналогии - выступает в качестве главного механизма понимания на всех его уровнях. Вполне понятно, что метафора в таком ее истолковании не есть явление чисто языковое и даже прежде всего им не являет­ся, хотя, конечно, лишь в языке могут быть зафиксированы развитые формы метафорического переноса как механизма понимания… затем происхо­дит процесс, который можно назвать процессом стирания этой изначальной компоненты, выветривания чувственного образа и кристаллизации понятия, хотя идеепорождающая и системопорождающая функция разума - понимание - всегда осуществлялась и осуществляется лишь в образной форме. Таким образом, метафорический перенос лежит и в основе первичного понимания, изначального схватывания целостности, и воснове построения систем более высоких уровней. ... Тем самым филологические категории - образ, метафоры и др. - обнаруживают свою гораздо большую, нежели ранее предполагалось, роль в исследовании возмож­ностей и функционирования человеческого сознания”.

В цитируемой работе нет конкретных аргументов в под­держку столь радикальной точки зрения и... есть аргументы, если проанализировать сам язык работы. При всей повышенной теоретичности приведенных отрывков (это резю­ме, выводное знание) даже в них не обошлось без метафор: механизм понимания, выветривание образа, стирание ком­поненты, кристаллизация понятия.

Великолепную иллюстрацию эвристической функции ме­тафор найдем в статье А.П.Огурцова “Герменевтика и есте­ственные науки”, где изучается судьба метафоры “книга природы” и роль этой метафоры в развитии естественных наук. “Известно, что Демокрит сопоставлял буквы алфавита с атомами и по образу написания букв мыслил различение атомов по повороту, положению и форме. ... Плотин сравни­вал звезды с буквами, с помощью которых все написано на небе и которые обладают движением. Наблюдение за звез­дами он уподобляет чтению букв алфавита природы, кото­рые обнаруживают порядок и регулярность. ... М. Монтень, называя книжную мудрость жалкой, противопоставляет ей знание о природе... Ч. Ляйэлль хотел понять “символический язык, на котором написана автобиография земли” (едини­цей измерения языка является слово, а единицей измере­ния флоры и фауны - вид). Метафорой “книга природы” пользовались Эпикур и Лукреций, Августин и Николай Кузанский, Галилей и Бойль. Отвечая на вопрос: почему эта метафора становится неэвристичной, А. П. Огурцов не соглашается с Гете, писав­шим по этому поводу, что книга перестала быть чем-то свя­щенным. По мысли А.П. Огурцова, “произошла объектива­ция семантико-семиотических структур”, однако и такое объяснение представляется нам неверным, поскольку процесс объективации означал бы сокращение всех метафор, а не только старинных. Думается, что ни од­на метафора не может обладать пожизненной эвристичностыо, вечно эвристическими свойствами, и всеобщность, всеохватность метафоры оборачивается со временем ее традицион­ностью, привычностью. Метафоры могут служить прекрасными методологическими опорами, позволяющими ориентиро­ваться в диалектике известного - неизвестного. Если рань­ше такой метафорической опорой была “книга, которую мы еще только начали читать”, то теперь чаще прибегают к метафоре “айсберг, семь восьмых которого скрыто от наших глаз” или к метафоре “черный ящик” (знаем процессы на входе и выходе и не знаем процессов внутри).

Как обычная метафора приобретает методологические, суперпознавательные свойства, интересно проиллюстрирова­ли в книге “Метафоры, которыми мы живем” Дж. Лакофф и М. Джонсон. Они привели пример наведения исключитель­но удачной метафоры, основанной на английском выраже­нии solution of the problem - “разрешение проблемы”. Вот что рассказано об этом в статье А. Баранова и Ю. Караулова: “...В одном из значений слово solution связано со смыс­лом “растворение”, и некий иранский студент, не очень хо­рошо владеющий английским языком, воспринял это выра­жение как исключительно продуктивную метафору, навевающую образ большого сосуда с дымящейся жидкостью, в которой плавают проблемы в растворенном и нерастворенном виде. В таком метафорическом мире окончательное решение проблемы просто невозможно: цель принимающего решение может заключаться лишь в том, чтобы подобрать такие “реактивы”, которые растворят данную проблему, но не приведут к “выпадению в осадок” еще более сложных проблем. Этим примером исследователи иллюстрируют важ­нейшее свойство метафоры как средства речевого воздействия - ее способность влиять на процесс принятия реше­ний”.

§ 8. ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и понимание)

В учебной и научно-популярной литературе метафоры играют совершенно особую роль, помогая усваивать слож­ную научную информацию, терминологию. Если вести речь об учебниках, то метафоры в их объяснительной функции значительно шире использовались в учебниках XIX - на­чала XX в., нежели в ныне действующих учебниках. Для иллюстрации этой мысли сравним следующие тексты.

Кроме внутренних сил, поверхность Земли непре­рывно изменяют внешние процессы: выветривание, ра­бота текучих вод, ледников, ветра, морского прибоя. В отличие от внутриземных процессов внешние направ­лены на разрушение воз­вышенных мест и заполне­ние продуктами разруше­ния углублений на земной поверхности (Герасимова Т.П., Грюнберг Г. Ю., Нe-клюкова Н.П. География. Учебник для 6 класса средней школы. М, 1990. С. 62).

Теперь мы знаем глав­ных ваятелей, и день, и ночь работающих над по­верхностью земли, - это лед, вода, ветер да тепло и холод. Эти ваятели в тече­ние громадного числа веков разрушили когда-то высо­кие горы, бывшие на месте нынешнего Донского кряжа, где теперь добывают ка­менный уголь... И от моло­дого и могучего когда-то хребта осталось теперь од­но воспоминание (Вахтеровы В. и Э. Мир в рассказах для детей: Четвертая после букваря книга для классного чтения в началь­ных училищах. М., 1913. С. 267).

Казалось бы, сравнение ветра с ваятелем немного дает детям, поскольку в рассмотренных учебниках текст сопровождается рисун­ками, фотографиями, схемами, и тем не менее сравнения и метафоры обеспечивают своеобразное предпонимание, то образное поле, в котором крепче укореняются семена чис­той теории, иначе мы не могли бы объяснить такое явление в старинных учебниках, как преобладание, превалирование метафоры над объясняемым понятием <…>.

Объяснительные возможности метафоры зависят не только от удачного выбора метафоры или сравнения, но и от сте­пени развернутости образной символики, так что объясни­тельные свойства метафоры тесно сопряжены с текстообразующими ее свойствами <…>.

Объяснительную функцию метафор нельзя трактовать упрощенно: прибегли к метафоре - и непонятное стало по­нятым, темное просветлело, туманное прояснилось. Рассмот­рим два примера, в которых научное изложение завершается кулинарной метафорой: пирог, начинка.

“Раньше мы представляли себе спокойную слоистую картину: есть кора, литосфера, подлитосферная верхняя мантия, нижняя мантия. Они, эти слои, как бы однородны. На самом деле сейсмическая томография показала, что картина очень сложная, что слои в этом пироге совсем не одинаковы”. “И еще одна интереснейшая деталь функцио­нирования Земли - два источника базальтов, два способа доставки наружу “земной начинки” (Знание - сила. 1990. № 7.).

Метафоры “слоистый пирог”, “земная начинка” мало <…> нуж­ны как разрядка заряженного терминами текста, как эмо­циональная приправа суховатому изложению, наконец, как инородное тело, делающее восприятие текста многоканаль­ным, поливариантным. Таким целям служат не только быто­вое, приземленное слово в научно-популярных текстах, но и “чужие” термины, термины, почерпнутые из других областей знаний. Получается любопытная картина: чтобы научно-популярное изложение состоялось, оно должно, помимо на­ручной информации, включать в себя и экскурсы в быт, и заходы в другие науки, и знаки других культур <…>.

Объяснительная функция метафор дуб­лирует эвристическую функцию, поскольку открытие в науке тоже начинается с попытки объяснить себе то или иное явление, тот или иной процесс. По своему смысловому на­полнению объяснение и эвристика идентичны. Они разли­чаются только сферой использования и адресатом. Объясни­тельная функция метафоры предполагает объяснение другим людям в учебном или общепознавательном процессе, тогда как эвристическая функция метафоры обнаруживает себя в акте научного творчества, и первым адресатом объяснения-озарения становится сам исследователь. Разумеется, бывают случаи, когда эвристическую и объяснительную функции метафор разграничить трудно. М.М.Бахтин использовал музыкальный термин “полифония” применительно к романам Ф.М.Достоевского, первоначально, видимо в объяснительном смысле, но этот образ оказался столь глу­боким, интересным и свежим, что стал использоваться в различных научных текстах, обнаруживая свои эвристичес­кие свойства. Ср.: “полифония понимания” <…>.

Существует еще одна область применения объяснитель­ной функции метафор. Это так называемые атематические искусства: музыка, архитектура. Как писать о музыкальном произведении? Как раскрыть его высший смысл?

Выпишем из публикаций Ленинградской филармонии (сезоны 1970/71 и 1976/77) трактовку крупных музыкальных форм.

С.Прокофьев. Пятая симфония. “Вторая часть напи­сана в виде Скерцо. Тема, положенная в основу этой части, звучит спокойно и ясно, обнаруживая родство с кругом об­разов “классической симфонии” Прокофьева. Однако прос­тота и безмятежность этой темы обманчивы. Постепенно рас­крывается ее зловещий, угрожающий характер. Ярким конт­растом в развитие этого образа вторгается небольшой жанрово-танцевальный эпизод” (Л. Гозенпуд).

Ф. Шуберт. Симфония № 9. “Сонатному аллегро первой части предшествует широко развернутое медленное вступление. Его напевно-повествовательный характер определя­ется темой, звучащей у двух валторн. Развиваясь вариационно, она при каждом своем появлении предстает в новом облике. Краткий мотив призывного характера, появляющийся у валторн в конце вступления, подготавливает ритмический пульс главной партии и тем самым незаметно подводит к сонатному аллегро” (С. Мах) <…>.

Мы далеки от требования перечеркнуть все известные интерпретации музыкальных произведений и провозгласить некий новый путь образного осмысления музыки. Надо уметь узнавать тему и различать голоса инструментов и вместе с тем надо больше работать над музыкальной герменевтикой, над словом, над метафорой, дарующей понимание не только учебных, но и музыкальных сочинении. Одно удачное слово-метафора может повлиять на судьбу музыкального произведения. Отнюдь не случайна популярность первой части сонаты № 14 Л.Бетховена, кем-то из друзей компози­тора названной “Лунной”. Архиизвестный “Детский альбом” Чайковского стал восприниматься значительно глубже, как только были восстановлены исконные первоначальные наз­ывания пьес: “Молитва”, “В церкви” <…>.

Объяс­нительная функция метафор дарует нам языковую под­держку при изучении физики, музыки, биологии, астрономии, живописи, при изучении любого (подчеркнем, любого!) ремесла.

§ 9. ЭМОЦИОНАЛЬНО-ОЦЕНОЧНАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и оценка)

Метафора является великолепным средством воздейст­вия на адресата речи <…>.

Образ, новая метафора в тексте сами по себе уже вызывают эмоционально-оценочную реакцию адресата речи. За последние годы появилось немало работ, посвященных исследованию прагматики текста. Авторы подчеркивают огромную роль образности как одного из сильнейших средств воздействия. “Эстетическая языковая информация обладает большим потенциалом внушаемости: она воздействует на поведение человека посредством апелляции к эмоциональ­ной сфере психики и через нее к сознанию” (Киселева, 1978). “Эстетическое начало затрагивает, видимо, те же центры восприятия, что и гипнотическое внушение” (Филипьев, 1971). “Развитие значений умножает разнообразие наименований для одних и тех же реалий, денотатов, понятий, способствует углублению их характеристики, усиливает экспрессию, вносит новые оценочные моменты” (Копыленко, Попова, 1978).

Чем вызвана эмоциональная оценка в метафорическом значении? Прежде всего свойствами самого предмета. При­ведем развернутое наблюдение классика отечественной сло­весности С.Т. Аксакова:

“Любовь голубя к голубке и общая их нежность к детям признаны всем народом русским и засвидетельствованы его песнями и поговорками: авторитет убедительный и неопро­вержимый. Слова ласки и сожаления, голубчик и голубуш­ка, постоянно слышны в речах простого народа.

Хотят ли сказать, как ладно живет муж с женой, как согласны брат с сестрой, как дружны между собой прия­тели и приятельницы, и непременно скажут: “Они живут, как голубь с голубкой, не наглядятся друг на друга”.

Желая выразить чье-нибудь простодушие и доброту, говорят: “У него голубиная душа”.

Самая наружность голубя выражает его качества: как он всегда чист и опрятен, как соразмерны все части его те­ла! Какая круглота, мягкость в очертаниях его фигуры! Во всех движениях нет ничего порывистого, резкого: все так кротко, спокойно, грациозно. Народ глубоко чувствует нрав­ственные качества голубей и питает к ним особенную любовь”,

Вдумываясь в переносные значения слова, мы порой узнаем нечто новое, замечаем нечто неожиданное в самом предмете, как, например, в голубях, с такой любовью описан­ных С.Т. Аксаковым <…>.

Голуби- рассуждая о происхождении эмоцио­нальной оценки в этой метафоре, мы, вчитавшись в аксаковские строки, открываем для себя что-то новое и в самих “предметах”. Не случайно некоторые авторы, в частности И. Левенберг, считают, что истолкование метафоры требует привлечения экстралингвистических знаний. Для истолкова­ния метафор нужен не только словарь, но и энциклопедия. Двумя своими наблюдениями С.Т.Аксаков предварил тео­рию известного философа и логика М. Блэка, который одним из первых обратил внимание на сходство функционирования литературных метафор и моделей науки и который подчер­кивал, что метафора “человек-волк” даст новую информацию не только о первом субъекте, т.е. человеке, но и о втором - волке.

Остановимся на оценочности речевых метафор. В своих прямых значениях такие слова, как калитка, формула, лишены оценки, но при переносном употреблении вместе с рождением образа рождается и оценка.этого образа <…>.

В новом, неожиданном контексте слово не только приобретает эмоциональную оценку, но подчас меняет свою оценку на противоположную. Так, при метафорическом употреблении слово раб может получить едва ли не положительный заряд: “Он знал: все, кто когда-то выжил и победил, кто смог кого-то спасти или спасся сам, все и каждый были, в сущности, счастливыми рабами опыта. Только опыт -знал Жуков - делает человека по-настоящему неуязвимым” (Г. Бочаров).

Разумеется, при анализе эмоционально-оценочной функции метафор главное внимание мы должны уделить не речевым метафорам с их подчас измененной эмоциональной оценкой, а метафорам типовым, языковым. Переносные значения многих существительных русского языка содержат в себе либо положительный, либо отрицательный заряд. Например: колыбель (Родина), базар (о шумном сборище), вермишель (путаница, мешанина).

Мы брали спектр существительных, имеющих переносные значения, и соотношение “плюсов” и “минусов” оценки людей, явлений, предметов было удручающим: 1:8.

Существовало несколько объяснений перевеса отрицательных характеристик над положительными от самых общих (человек воспринимает хорошее как норму и острее, полнее реагирует на любое нарушение этой нормы) до частных: превалирование отрицательной оценки в метафорах компенсируется большими возможностями суффиксальных образований в передаче положительного отношения.

Уменьшительно-ласкательные суффиксы не в состоянии компенсировать дефицит положительных мета­фор и тем более не могут расцениваться как причина тако­го дефицита. Причина кроется значительно глубже. Долгие годы - веками! - передовые, образованные и совестливые люди своего времени использовали слово как тонкий и силь­ный инструмент воздействия на личность. Сколько бы лет не было человеку, церковь заботилась о его воспитании, о развитии его души. В проповедях, поучениях, житиях самые обычные слова нередко превращались в метафоры с сильным положительным зарядом.

“Когда мы входим в в Церковь, то должны помнить: мы - светильники, которые светятся Христовым светом. И если они чисты, то этот свет согревает и освещает того, кто в нем нуждается” (Архиепископ Киприан. Проповедь// Москва. 1991. № 11). “Носите бремена друг друга” (из поучений святителя Иоанна Златоуста//Там же). “Так же от всякой добродетели, для которой представляет­ся случай, должно полагать в здание по одному камню... то камень сострадания, то камень отсечения своей воли, то ка­мень кротости и т.п. И при всем том должно позаботиться о терпении и мужестве: ибо они суть краеугольные камни, ими связывается здание и соединяется стена со стеною” (Душеполезные поучения Аввы Дорофея//Москва. 1991. № 7.).

Как видим, в подобных текстах используются не только такие метафоры, как свет, светильник, но и многие другие сло­ва-метафоры, например “бремя”, “камень”, нередко меняющие при этом “минус” на “плюс”, превращающиеся в слова-сти­мулы высоконравственного поведения.

В языке XX в. такое отношение к слову было если не совсем утрачено, то крайне редуцировано <…>.

§ 10. ЭТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и воспитание)

Психическое отражение, образ может выполнять воспитывающую, этическую функцию.

Этическая функция метафор почти не изучена, как не изучена проблема “язык и этика”. Дело пока ограничивается констатацией того, что с усвоением языка человек усваивает этические оценки, а следовательно, и нормы. “Что такое есть в человеческом сообществе, чем владеют все и что могло бы быть носителем общего знания о добре и зле, о правде? Это общее – язык. Ответ о происхождении совести в отдельном человеке может быть, на мой взгляд, только таким: человек получает моральный закон, то есть совесть, с родным языком... Ведь все слова, имеющие отношение к нравственности, окрашены в языке одобрением или неодоб­рением. Не думаю, чтобы в мире был язык, в котором сло­ва “трус”, “предатель”, “убийца” звучали одобрительно или хотя бы нейтрально. Язык не говорит, как надо отно­ситься к матери, но в русской речи, например, есть слова “мать”, “мамаша”, “мачеха”, “матушка”, “маман”, “мама”, “маменька”, “мамочка”, “мамуля”, “мамулечка” - это же целая проповедь о матери. Никем не произнесенная и никем не выслушанная, она находится в сознании каждого, гово­рящего на русском языке” (Соловейчик, 1987).

Итак, именно язык – хранитель нашей совести.

В. Д. Бондалетов подчеркивал, что одной из причин по­явления арго является слишком сильное этическое воздей­ствие таких слов, как вор, убийца и т.п. на самих преступ­ников. “...Главный смысл заключался в том, что, начиная “ботать по фене”, попадавший в закон ос­вобождался от власти морали, свергал власть Родной Речи, генетически записанную в клетках, прерывая веками выра­ботанные рефлексы и поступки в ответ на произнесенное сло­во. “Убийство” - один рефлекс, “мокруха” - другой; “ук­расть” - один рефлекс, “сблочить лепеня” - иной; “девуш­ка” - один, “батон”, “ворона” - другой” (Ганина М. По­ка живу - надсюсь//0ктябрь. 1986. № 10).

Конденсация совести в слове, нравственный диктат сло­ва приводят к тому, что в языке хиппи исчезает, например, слово отец. “Слово отец не является подходящим материа­лом для создания хипповскнх “картинок”. А вот фазер уже содержит нужные для дела оттенки значения... “Много лет я пытался ставить фазеру правильную музыку, а он говорил: это не музыка, это вой собачий. А потом я въехал: если бы он прикололся к моей музыке - это было бы ужасно” (Ма­зурова, Радзиховский, 1991). Замена слова отец в при­веденном высказывании произошла не в целях конспирации смысла, а с целью избавления от того высоконравственного кодекса, который незримо сосредоточен в самом слове.

Рассмотренные примеры свидетельствуют о большой зна­чимости проблемы “язык и этика”, в которую как более ча­стный вопрос входит “метафорическое употребление слов в этических целях”. Можно сказать, что этическая функция метафоры вытекает из ее эмоционально-оценочной функции, эмоционально-оценочной природы. Образная речь оказывает сильное воздействие на адресата, на его поведение, его систему оценок. Метафора, подключая эмоциональные каналы воздействия, делает такое воздействие и более тон­ким, и более глубоким. Все это бесспорно, но сущность эти­ческой функции метафор заключается отнюдь не в ее производности и зависимости от других функций, а в опосредо­ванном характере отражения, что дает больший воспиты­вающий эффект, нежели прямое, необразное отражение. Приведем два примера.

Костанжогло советует Чичикову: “Терпенье! Шесть лет работайте сряду; садите, сейте, ройте землю, не отдыхая ни на минуту. Трудно. Трудно. Но зато потом, как расшевелите хорошенько землю, да станет она помогать вам сама, так это не то, что какой-нибудь миллион; нет, батюшка, у вас, сверх ваших каких-нибудь 70-ти рук, будут работать 700 невидимых. Все вдесятеро!” (Н.В. Гоголь. Мертвые души).

Отец наставляет сына-художника: “Спасай чистоту ду­ши своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех дол­жен быть душою. Другому простится многое, но ему не про­стится. Человеку, который вышел из дому в светлой празд­ничной одежде, стоит только быть обрызнуту одним пятном грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его и ука­зывает на него пальцем и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ не замечает множества пятен на других проходящих, одетых в буднишные одежды. Ибо на буднишных одеждах не замечают пятна” (Н.В. Гоголь. Портрет).

В обоих отрывках наставление опирается на разверну­тую метафору. Инвариантность, поливалентность метафоры, приложимость ее к различным ситуациям усиливает этичес­кое воздействие речи. Нам могут возразить, что в художест­венном произведении сам жанр и сам стиль требуют метафорических включений, образных инкрустаций, однако ин­терпретация приведенных примеров (700 невидимых рук; светлые, праздничные одежды) может быть и иной: именно в художественных (высокохудожественных!) текстах сбере­гаются эталоны, образцы оптимальных наставлений, в состав которых как необходимый компонент включены метафоры <…>.

Этическую функцию образных средств языка постигли в глубокой древности, поэтому не случайно обилие позитив­ных метафор в поучениях и житийной литературе.

Море благосердия, пажить (о церкви), жезл правды, пирг (крепость) благочестия, оцел (сталь) церкви - эти и другие метафоры выполняли важнейшую этическую функцию в тех текстах, в которых были употреблены. Видимо, этику метафор имел в виду В.С.Шишков, когда писал о духовных значениях слова <…>.

Авторы поучений и проповедей эмпирически нашли такое свойство метафоры, которое увеличивало ее этический эф­фект, а именно развертывание, распространение, текстопорождение метафор. Метафора проповеди - это не внезапная, яркая и быстро гаснущая метафора обычного стихотворения, это метафорическое поле, заряженное электрическим заря­дом всего одной, но очень ценной метафоры.

Метафора “малое стадо”: “Но везде и повсюду, несмотря на успех пропаганды атеизма, сохранилось малое стадо Хрис­тово, сохраняется оно и доныне. Вы, вы, все вы, слушаю­щие меня, - это малое стадо. И знайте, и верьте, что малое стадо Христово непобедимо, с ним ничего нельзя поделать, оно ничего не боится... Так что же, если даже врата адовы не одолеют Церкви Его, малое стадо Его, то чего нам сму­щаться, чего тревожиться, чего скорбеть?!” (Архиепископ Лука. Проповедь//0ктябрь. 1990. № 4).

Метафора “храм”: “Держите сердце собором с икона­ми и мощами и не впускайте в святой храм посторонних ни днем, ни ночью. Дух пребывает даже в брошенном храме: раздвигаются врата, восстают камни с пола - и начинает­ся служба с ангелами и святыми... Войди в храм сердца, затвори двери, стань на колени, закрой глаза и молись” (О.Стефан. Заступница//Родина. 1990. № 11). <…>

Метафора в проповеди не элемент красоты, хотя и это­го нельзя отрицать полностью, а прежде всего катализатор этики. Развертывание и повторение метафорического обра­за усиливают воспитывающее воздействие церковного слова.

Интерпретация метафоры в религиозной литературе ухо­дит корнями в средневековье. Ядром средневековой культу­ры долгие годы была герменевтика - искусство интерпрета­ции текстов (и сакрального текста Библии, и текстов отцов церкви). Глубинное понимание метафоры в структуре рели­гиозного текста открывало путь к реализации регуляторной и идеологической функции проповедей. Регуляторная функ­ция ставила деятельность человека в зависимость от со­циально возможных её результатов (понимание как предви­дение социальных последствий), но вместе с тем понимание порождало убеждения, выполняя тем самым идеологичес­кую функцию. Не случайно именно религиозная литература дает нам блестящие образцы использования метафоры как этического средства, как стимула высоконравственного пове­дения человека.

Обратимся теперь к другой сфере бытования родной речи - к фольклору. Интересно, что фольклорная традиция тоже дает немало примеров обращения к метафоре как к этическому средству. Из всех фольклорных форм этическая функция метафор наиболее ярко проявляется, пожалуй, в пословицах: Нa ловца и зверь бежит. Куй железо, пока горячо.

Метафора в составе пословиц исстари наставляла, обе­регала, вдохновляла, утешала и таким образом воспитыва­ла человека. Этический потенциал самых обычных пословиц огромен, но открывается не сразу, а по мере накопления жиз­ненною опыта. Восхищение пословицами переживали мно­гие писатели, и это восхищение относилось, видимо, к эти­ческому ядру, нравственному стержню пословиц,

“Говаривали: “Муж - игла, жена - нитка”. Но за этим разумеется не слепое повиновение, мол, куда игла, туда и нитка: нить сшивает, скрепляет любую прорешку, крохотный изъян, не дозволяя разъехаться, нить рубцует, излечивает” (В. Личутин. Дивись-гора). <…>

Другим фольклорным микрожанром, в котором отрази­лась этическая подоплека метафор, являются народные при­меты. Правда, в приметах ярче выражена не языковая (У солнца уши выросли - к морозу), а ситуативная метафора, метафорическое прочтение ситуации (Нельзя здороваться через порог. После ухода гостя нельзя подметать).

Воспитательная функция особенно наглядно проявляет­ся в бытовых приметах при анализе иноэтнического мате­риала <…>.

Метафорическое восприятие ситуации, нацеленное на соблюдение высокой этики быта, сопровождается некоторой гиперболизацией, преувеличением предсказаний. Игорь Шкляревский писал о приметах: “Их нельзя понимать бук­вально: например, если посмотришь на гриб, он засыхает. Это чистая выдумка, но ее второй смысл - ранимость при­роды, отзывчивость на действия человека” (Шкляревский И. По заветному кругу//0ктябрь. 1986. № 3). <…>

Этическая функция метафор реализовывалась не толь­ко в фольклорных формах - таких, как пословицы, приме­ты, элементы свадебного сценария, но и в обыденной речи, обрамляющей жизнь и труд человека. Русский религиозный мыслитель и философ И.А. Ильин писал: “Человеку дано художественно отождествляться не только с друзьями и с поэтическими образами любимых поэтов, но и с розами в саду, с взращенным виноградником, с насаженным его ру­ками лесом, с колосящейся нивой и с построенной им фаб­рикой...Называя свою землю “матушкой” и “кормилицей”, пахарь действительно любит ее, гордится ею, откладывает и копит для нее, тоскует без нее”. <…>

Поменять слово - значит поменять отношение. Рассказ Ю. Нагибина “Квасник и Буженинова” посвящен горькой судьбе шута. Михаилу Голицыну помогло выдержать уни­жение и насмешки другое слово, другое название всего того, что он испытывал. “Назови “службой” пытку души, и ты все выдержишь”. <…>

§ 11. АУТОСУГГЕСТИВНАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и самовнушение)

Высокая и во многом уникальная информативность ме­тафоры делает ее превосходным средством самовнушения, самовоздействия. Функцию метафоры как средства само­воздействия говорящего можно назвать аутосуггестивной функцией. Ею обладают метафоры во внутренней речи че­ловека, в дневниках, письмах, метафоры в молитвах. Все пе­речисленные аспекты, области, “жанры” лингвистически почти не исследованы, между тем теория речевого воздей­ствия представляется принципиально недостаточной без та­кого аспекта, как речевое самовоздействие, и метафоры в общем арсенале средств самовоздействия играют далеко не второстепенную роль.

<…> Яркие образные представления легли в основу безмедикаментозного метода лечения, разработанного Г.Н.Сыти­ным и получившего название “метод СОЭВУС” (метод словесно-образного эмоционально-волевого управления состоянием человека). Приведем небольшой отры­вок из настроя, включающий в себя целый ряд художест­венных приемов, тропов, в частности метафор: “В зрительные нервы вливается стальная крепость, стальная крепость вли­вается в зрительные нервы. Бурно-бурно развивающаяся новорожденная жизнь вливается в мои глаза. Новорожден­ная жизнь рождает яркие-яркие, сияющие-сияющие, ново­рожденно-юные прекрасные глаза. Новорожденная жизнь рождает новорожденно-юные, новорожденно-юные прекрас­ные глаза. Волевые умные глаза. Лучистые-лучистые блес­тящие глаза, лучистые-блестящие глаза. Новорожденная жизнь рождает сильные-сильные неутомимые сильные гла­за...”.

Особенность метода Г.Н.Сытина в обязательном представлении каждого элемента настроя. “И здесь полутонов доктор не признает, - читаем в предисловии к книге, - только контрастные, яркие цвета: если здоровье - то не­сокрушимое, если огонь, то неугасимый, если кровь - то “течет по жилам широким свободным потоком”, если ра­дость - то “наполняет человека всего, насквозь”.

Настрои формируют у человека яркие образы здоровья, молодости, силы, неутомимости и красоты. И помогают это­му языковые метафоры, взятые в их аутосуггестивной функ­ции: “энергия бьет ключом”, “этот орган кровь начисто про­мывает, хорошо его питает, несет органу энергию и силу”. Метафоры и эпитеты помогают освободиться от гнета ста­рых представлений, более того, этот метод дает удивитель­но долгосрочный эффект. <...>

Несколько легче проиллюстрировать аутосуггестивную функцию метафоры, используемую в дневниках, когда эмоциональное состояние, настрой пишущего формируется пос­редством собственной речи, и особенно посредством новых метафор. Так, Л.Н.Толстой, побуждая себя работать, соз­дал развернутую метафору двух кладовых и мастерской:

“Думал все о тех же двух кладовых и мастерской. Одна горница - кладовая, где матерьял, другая - мастерская, куда беру из матерьяльной кладовой и над ней работаю, и третья кладовая, куда складываю отделанную работу. Дорого не набирать слишком много, не по силам матерьялу, который портится, пылится, вянет, но не работается; потом важно то, чтобы работать над тем, что взято в мастерскую...” (Л.Н. Толстой. Дневники).

В спонтанной, подчас “знаковой” метонимической днев­никовой речи метафора становится средством самовнуше­ния, самовоздействия. Дневниковому стилю близок стиль записных книжек <…>.

Несколько сложнее обнаружить метафоры-стимулы в эпистолярном подстиле речи, поскольку письмо адресуется другому человеку и не всегда раскрывает с достаточной полнотой внутренний мир самого автора, адресанта. Однако в тех случаях, когда речь идет об оценке, осмыслении своей собственной жизни, метафоры в письмах выступают и как средство самовнушения <…>. Письмо к другу на время, на миг оборачивается пись­мом к себе.

Аутосуггестивная функция метафоры наблюдается в мо­литвах <…>.

Аутосуггестивная функция отличается от этической функции метафор, во-первых, направленностью речевого воздействия, во-вторых, психологической окраской этого воз­действия. Процесс самовоздействня - это не только самовос­питание, но и самоисцеление<…>.

Истоки аутосуггестивной функции метафоры находим в глубокой древности. В одном из направлений индийской йоги предлагалась для размышлений следующая метафора: человек-экипаж. Физическая сторона человека, тело - повозка. Эмоции - лошади. Ум – кучер. Воля - вожжи, с помо­щью которых кучер управляет лошадьми. Надо заботиться, чтобы повозка была в порядке (заботиться о здоровье), чтобы лошади были обучены, не пугливы, не боялись бы новых улиц. Эмоциональная природа человека должна быть воспитанной и в то же время сильной. Ничего не соверша­ется без страсти. Ум должен быть ясным и сосредоточен­ным. Развертывание, объяснение метафоры “человек-экипаж” давало аутосуггестивный эффект, становилось средством самовнушения <…>.

Чтобы метафоры превратились во внутренние стимулы, т.е. давали аутосуггестивный эффект, они должны отвечать трем требованиям: быть регулярно обновляемыми (све­жими), потаёнными и позитивными. Первые два условия не требуют пояснения, а на третьем необходимо остановиться. Толчком к созданию метафоры-стимула, внутреннего образа-ориентира может стать какой-либо предмет. Когда М. Шагинян подарили коралл, она сделала запись в дневнике: “Никогда не твердеть мозгом, чтоб он безостановочно рос, а пережитое, остающееся пройденным, пусть его твердеет в красивые кораллы”. Думается, что такая отрицательная концепция предмета (“никогда не твердеть мозгом”) поме­шала ему стать хорошим стимулом.

Давно замечено, но в практическую жизнь введено срав­нительно недавно, да и то за рубежом, что человек адекват­но воспринимает только позитивные, положительные про­граммы, “плюсинформацию”. Ханнес Линдеман (1985) пи­сал, что формулы самовнушения не должны содержать отрицания, что образно окрашенные положительные представ­ления оказывают влияние на вегетативную нервную систему.

“Человеческому естеству вообще ближе позитивные формулы типа “Вы можете”, чем негативные “Вы не буде­те делать что-нибудь”... Вот как выглядит предупредитель­ная вывеска в Музее скульптуры в Вашингтоне: “В музее разрешается задумчиво смотреть, беседовать, курить, проха­живаться, трогать экспонаты, наслаждаться, сорить, рассла­биться, делать записи чернилами, карандашом (Семья и шко­ла. 1990. № 8). [Выделенные нами слова на вывеске зачеркнуты. - В. X. ] <…>.

В заключение параграфа обратимся опять к муд­рой старине и приведем несколько примеров аутосуггестивной функции метафоры из сочинений древнеиндийских фило­софов:

“Иди радостно. Просыпаясь утром, благословляй свой новый расцветающий день и обещай себе принять до конца все, что в нем к тебе придет. Творчество сердца человека - в его простом дне”.

“Держи сердце широко открытым. Следи, чтобы ни один его лепесток не закрылся. Лей молча любовь и не приходи в отчаяние, если человек не подбирает твоей люб­ви...”.

“Вся жизнь - ряд черных и розовых жемчужин. И плох тот человек, который не умеет носить в спокойствии, муже­стве и верности своего ожерелья жизни”.

Как видим, аутосуггестивная функция метафоры откры­вает целую область интересных исследований, показываю­щих, что метафора, помимо прочих ее свойств и достоинств, обладает еще свойствами... психотерапевта.

§ 12. КОДИРУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ МЕТАФОР (метафора и код)

Обладая высокой компрессией смысла, метафора мо­жет играть роль кода при обозначении военных операций, учений, программ действий различных инстанций и служб. Например: “Уроки “Бури в пустыне” (Красная Звезда. 1991. 17 мая). “Добро сильнее зла. Лишнее тому подтвержде­ние - операция “Гром”. “Гром”, который не грянул благо­даря таланту и выучке чекистов, милиционеров, авиаторов, всех людей доброй воли” (Правда. 1989. 3 янв.).

С точки зрения лингвистической интерпретации коди­рующая функция метафор оказывается весьма сложной. Дей­ствительно, если брать энциклопедический аспект слов, то нельзя не заметить, что любое, не только образное слово кодирует всю сумму знаний о предмете. Высокая инфор­мативность метафоры способствует хорошему кодированию и хорошему сохранению кода, тем не менее кодирующую функцию не следует трактовать расширительно, ставя знак равенства между кодирующей и кумулятивной функцией, функцией накопления знаний.

Специфика кодирующей функции видна при сопостав­лении ее с конспиративной функцией. В обоих случаях име­ет место утаивание информации, но в арго такое утаивание должно быть в принципе нешифруемым, непонятным другим людям, тогда как при кодировании шифр к метафоре лежит как бы на поверхности. Мы скрываем нечто, кодируем, но прежде всего для себя прекрасно понимая, что обратный процесс, декодирование, особых затруднений не вызовет. Более того, мы заботимся о том, чтобы таких затруднении и не возникало.

Истоки кодирующей функции метафор находим в глубокой древности. “Специфический для народных плачей древ­ний закон табуирования обусловливает использование мно­гих названий растении в качестве устойчивых метафоричес­ких замещений при упоминании оплакиваемого!” (“Климас, 1989).

Соперником метафоры в её кодирующей функции явля­ется местоимение 3-го лица он, которое до сих пор исполь­зуется как универсальный эквивалент любого табу. В про­изведении В.Астафьева “Затеси” приводится рассказ сиби­ряка о свержении памятника:

“- Однажды, - рассказывал старый сибирский капитан (кондовые сибиряки избегают называть собственным именем дьявола и всякую нечистую силу - с тайным, коро­бящим душу трепетом употребляя слово “он”), - темной осенней ночью, нарастив пять буксирных тросов, набросили стальную петлю на “него”, рабочий буксир городского пор­та, откомандированный на эту работу, сронил “его” с поста­мента, сволок на середину реки”.

При сильном и неоднозначном оценочном компоненте переносного значения слова местоимение он оказывается выигрышнее любой метафоры.

Процессы кодирования и декодирования смысла наблю­даются и в эвфемизмах. Эвфемизмы иногда трактуют рас­ширительно как троп, состоящий в непрямом, прикрытом, вежливом, смягчающем обозначении какого-либо предмета или явления... Он в почтенном возрасте вм. Он стар; Он по­роха не выдумает вм. Он неумен (Ахманова, 1969). Противоположное понятие “дисфемизм” - троп, состоящий в замене естественного в данном контексте обозначения какого-либо предмета более вульгарным, фамильярным или грубым.

Если принять такую интерпретацию терминов, то воз­никает много вопросов: что считать естественным в данном контексте обозначением? Так ли уж одинаковы слова и выражения стар - в почтенном возрасте, неумен - пороха не выдумает, чтобы замену левого компонента правым счи­тать не более чем тропом, художественным приемом, эвфе­мизмом? Далее, если признать такую, расширительную, трактовку терминов “эвфемизм” и “дисфемизм”, то при ана­лизе художественных произведений возникает вопрос: где кончается тот или иной троп и начинается обычный текст? В комедии Гоголя “Ревизор” все действующие лица говорят или подчеркнутыми эвфемизмами, или дисфемизмами.

Хлестаков: Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку.

Марья Антоновна: Я совсем не понимаю, о чем вы говорите: какой-то платочек... Сегодня какая странная погода!

Городничий: Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувайлы морские! Жаловаться? Что? Много взяли! Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…

Наконец, если вежливое, приглушенное, деликатное обозначение считать эвфемизмом, т.е. заменой слов менее деликатных, то грош цена такой вежливости и деликатности.

Все эти соображения нацеливают нас на иную трактов­ку термина “эвфемизм”. Под эвфемизмом будем понимать непрямое обозначение таких предметов или явлений, кото­рые по соображениям приличия не могут быть названы свои­ми прямыми именами. В эвфемизмах проявляется кодирую­щая функция метафорических выражений: “ночная ваза”, “комбинат бытовых услуг”, “удобства”. Метафоры-эвфемиз­мы встречаются и в художественной литературе.

“Но от внезапного удовольствия или чего-либо другого ребенок вдруг повел себя нехорошо.

Ах, боже мой! - вскрикнула жена Леницына, - он вам испортил весь фрак!” ...-Может ли что испортить ребе­нок в это золотое время своего возраста! - повторял он [Чичиков]; а в то же время думал: “Да ведь как бестия, волки б его съели, метко обделал, канальчонок проклятый!” (Н.В. Гоголь. Мертвые души).

Кодирующая функция метафор проявляется не только в эвфемизмах. Существует особая форма, в которой коди­рующие свойства метафор представлены особенно ярко. Это заглавия художественных произведений. “Верно найденное название книги, даже рассказа, - пишет А.И. Солжени­цын, - никак не случайно, оно есть - часть души и сути, оно сроднено, и сменить название - уже ранить вещь”. Кстати, само название очерков литературной жизни - великолепная пословица-метафора, как нельзя лучше кодирующая огромное и многоплановое содержание очерков. <…>

Кодирование информации в заголовке нередко строится по формуле “метафора + метонимия”: “Мертвые души” Н.В. Гоголя, “Деревянные кони” Ф. Абрамова, “Сирень” Ю.На­гибина.

<…> В исследованиях лингвис­тов не случайно позиция заглавия, эпиграфа, зачина и кон­цовки названа сильной позицией в тексте, и если в этих позициях удачно употреблены метафоры, то эти метафоры развивают в себе кодирующие свойства.

Подытоживая все сказанное, попробуем утрировать, уси­лить то противоречие, которое наблюдается в данном пара­графе между идеей о кодирующей роли метафоры и ее текстовой аргументацией.

В названиях военных операций, в заглавиях произведе­ний вместо метафоры мы часто сталкиваемся с метонимией чистой воды: операция “Кавказ”, повесть Д.Гранина “Картина”. В табуированном языке соперником метафоры исста­ри было местоимение он. Эвфемизмы тоже состоят отнюдь не из одних метафор. Означает ли это необоснованность вы­деления данной функции? Полагаем, что не означает. Мета­фора не просто сочетается с другими способами озаглав­ливать, табуирования, сокрытия смысла - она дает прин­ципиально иную (по сравнению с той же метонимией) схе­му кодирования и декодирования смысла, почему и возмож­но в одном и том же слове сочетание, соединение метафори­ческого и метонимического кодов.

10. одной из существенных функций переносно употребляемых слов является функция назывная, иначе номинативная (лат. nominatio – "называние, наименование"). Эту задачу выполняют сухие метафоры: лисички (сорт грибов), бородка (часть ключа), зонтик (тип соцветия), ствол (часть орудия), гусеница (цепь, надеваемая на колеса), молния (род застежки или вид телеграммы), гребень (нарост на голове птиц или приспособление, инструмент), лицевой (в словосочетании "лицевая сторона материи"); Метафора (от греч. metaphora – "перенос") – это перенос названия по сходству, а также само переносное значение, в основе которого лежит сходство. Описание процесса обнаружения сходства между предметами и появление затем метафоры, обусловленной сходством, можно найти у разных авторов. Так, у В. Солоухина в повести "Владимирские проселки" читаем: "А вот тоже колокольчик, но очень странный. Он совсем круглый и похож больше на готовую ягоду. А еще он похож на крохотный, фарфоровый абажурчик, но такой нежный и хрупкий, что вряд ли можно сделать его человеческими руками. Будет чем полакомиться и ребятишкам, и тетеревам. Ведь на месте абажурчика вызреет сочная, черная, с синим налетом на кожице ягода черника". Писатель указал сначала на сходство цветка черники с абажурчиком по форме (назвав его колокольчиком и уточнив, что он совсем круглый; кроме того, по краям у него маленькие частые зубчики, похожие на бахрому абажура; этот последний признак не назван, но читатель его предполагает), и вот после того как наше воображение направлено по желаемому автором пути, прямо или косвенно дано представление о характере сходства, писатель употребил уже метафору абажурчик (в последней фразе приведенного отрывка).

Сходство между предметами (явлениями), на основании которого становится возможным "именем" одного предмета называть другой, бывает самым разнообразным. Предметы могут быть похожи а) формой (как похож на абажурчик цветок черники); б) расположением; в) цветом; г) размером (количеством, объемом, протяженностью и т.д.); д) степенью плотности, проницаемости; е) степенью подвижности, быстроты реакции; ж) звучанием; з) степенью ценности; и) функцией, ролью; к) характером производимого на наши чувства впечатления и т.д. Ниже приводятся метафоры, в которых отражены указанные разновидности сходства:

а) (формы) кольцо колбасы, дуги бровей, гребень птицы (горы), лента дороги, луковки церквей, воронка разрыва, ствол орудия, головка сыра, пузатый чайник, острые скулы, горбатые крыши;

б) (расположения) голова (хвост) кометы, поезда, подошва (макушка) горы, плечи рычага, газетный подвал, цепь озер, крыло здания;

в) (цвета) медь волос, коралловые губы, пшеничные усы, шоколадный загар, собирать лисички, бутылочные (изумрудные) глаза, песочная рубаха, бледное небо, золотая листва;

г) (размера, количества) поток (океан) слез, ни капли таланта, гора вещей, море голов, туча комаров, деревья-карлики, каланча (о чрезмерно высоком человеке), крошка (о маленьком ребенке);

д) (степени плотности) чугунные ладони, железные мускулы, кисель дорог, стена дождя, кисея тумана, зефир (сорт конфет);

е) (степени подвижности) чурбан, колода (о неповоротливом, медлительном человеке), юла, стрекоза (о подвижном ребенке, о непоседе), быстрый ум, бегут (мчатся) облака, поезд ползет еле-еле;

ж) (характера звучания) дождь барабанит, визг пилы, ветер завыл, вой ветра, загоготал (заржал) от удовольствия, скрипучий голос, мачты стонут (поют), шепот листьев;

з) (степени ценности) золотые слова, цвет общества, соль разговора, гвоздь программы, перл творений, жемчужина поэзии, ноль, козявка (о незначительном, ничтожном человеке);

и) (функции) цепи рабства, брачные оковы, паутина лжи, сковать чьи-либо действия, надеть на кого-либо узду, погасить ссору, факел знаний, искусственный спутник, ключ проблемы;

к) (впечатления, производимого отвлеченным предметом или свойствами предмета, лица) ледяной взор, теплая встреча, горячая любовь, черная измена, кислое выражение, сладкие речи, лед (броня) равнодушия, крыса (презрительная характеристика человека), пробить стену непонимания.

Метафоры различаются не только характером сходства (о чем говорилось выше), но и степенью распространенности и образности (последнее свойство, образность, тесно связано со степенью распространенности, употребительности метафоры). С этой точки зрения можно выделить следующие группы метафор:

общеязыковые (общеупотребительные) сухие;

общеупотребительные образные;

общепоэтические образные;

общегазетные образные (как правило);

Общеязыковые сухие метафоры – это метафоры-названия, образность которых совершенно не ощущается: "лицевая сторона материи", "ушел (пришел) поезд", "стрелки часов", "крыло самолета (мельницы)", "географический пояс", "ушко иглы", "шляпка гриба (гвоздя)", "фартук машины", "садится туман", "гусеницы трактора", "собирать лисички", "сообщить молнией", "вшить молнию", "солнце встает (зашло)", "чистить бутылки ершом" и т.д.*

В толковых словарях эти необразные метафоры приведены под цифрами 2, 3, 4 и т.д. без пометы nepен. (переносное), что свидетельствует о том, что данные метафоры не ощущаются как образные, как картинные обозначения.

Общеупотребительные (или общеязыковые) образные метафоры – это не прямые, а иносказательные, картинные обозначения предметов, явлений, признаков, действий, это слова-характеристики, широко используемые и в письменной и в устно-обиходной речи. Например, если прямыми общепринятыми, "официальными", так сказать, наименованиями большого количества чего-либо являются слова "много", "множество", то его картинные, фигуральные обозначения – образные метафоры море, поток, ручей ("море огней", "поток, ручьи слез"), лес ("лес рук"), туча ("туча комаров"), гора ("гора вещей"), океан ("океан звуков") и т.д. Еще примеры общеупотребительных образных метафор: бархатный ("бархатные щечки"), ворковать (в значении "вести вдвоем нежный разговор"), жемчужина ("жемчужина поэзии"), звезда ("звезды экрана", "звезды хоккея"), зверь (о жестоком человеке), здоровый ("здоровая идея"), каменный ("каменное сердце"), переварить ("я еще не переварил эту книгу"), пилить (в значении "ругать")* и др.

Такие общеупотребительные образные метафоры даются в толковых словарях под цифрами 2, 3, 4 и т.д. или со знаком // к какому-либо значению в сопровождении пометы перен., наличие которой говорит об ощущаемой переносности данного значения, об образности метафоры.

Общепоэтические образные метафоры отличаются от только что приведенных тем, что они более характерны для художественной речи (поэтической и прозаической). Например: весна (в значении "молодость"): "Куда, куда вы удалились, Весны моей златые дни?" (П.); "И я, как весну человечества, рожденную в трудах и в бою, пою мое отечество, республику мою!" (Маяк.); дремать (в значениях "быть неподвижным" или "не проявляться, оставаться в бездействии"): "Дремлет чуткий камыш" (И.Ник.);

Общегазетные метафоры – это метафоры, активно используемые в языке печати (а также в языке радио и телепередачи) и несвойственные, как правило, ни обычной обиходной речи, ни языку художественной литературы. К ним относятся:

старт, стартовать ("стартует новая техника", "на старте года"), финиш, финишировать ("финишировал песенный фестиваль", "на финише года"),

Наконец, индивидуальные метафоры – это необычные образные употребления слов того или иного автора (почему их и называют также авторскими), не ставшие общенародным или общелитературным (или общегазетным) достоянием.

11. Метонимия. Типы метонимии. Использование метонимии в речи и в средствах массовой информации. Метонимия (от греч. metonymia – "переименование") – это перенос названия по смежности, а также само переносное значение, которое возникло благодаря такому переносу. В отличие от переноса метафорического, который обязательно предполагает сходство предметов, действий, свойств, метонимия основана на соположении, смежности предметов, понятий, действий, ничем друг на друга не похожих. Например, такие разные "предметы", как промышленное предприятие и работники этого предприятия, могут быть названы одним и тем же словом завод (ср.: "строится новый завод" и "завод выполнил план "); одним словом мы именуем страну, государство и правительство страны, государства (ср.: "народ Франции" и "Франция заключила договор") и т.д.

В зависимости от того, какой именно смежностью связаны предметы (понятия), действия, различают метонимию пространственную, временную и логическую*.

Пространственная метонимия основана на пространственном, физическом соположении предметов, явлений. Распространеннейший случай пространственной метонимии – перенос наименования помещения (части помещения), учреждения и т.п. на людей, живущих, работающих и т.д. в этом помещении, на этом предприятии. Ср., например, "многоэтажный дом", "просторная изба", "огромный цех", "тесная редакция", "студенческое общежитие" и т.д., где слова дом, изба, цех, редакция, общежитие использованы в прямом значении для именования помещения, предприятия, и "весь дом вышел на субботник", "избы спали", "цех включился в соревнование", "

При временнoй метонимии предметы, явления смежны, "соприкасаются" во времени их существования, "появления".

Такой метонимией является перенос названия действия (выраженного существительным) на результат – на то, что возникает в процессе действия. Например: "издание книги" (действие) – "роскошное, подарочное издание" (результат действия); "художника затрудняло изображение деталей" (действие) – "на скале высечены изображения зверей" (т.е. рисунки, а значит, результат действия); подобные метонимические переносные значения, появившиеся на основе временной смежности, имеют и слова вышивка ("платье с вышивкой"),

Очень распространена и метонимия логическая. К логической метонимии можно отнести:

а) перенос названия сосуда, емкости на объем того, что содержится в сосуде, емкости. Ср. "разбить чашку, тарелку, рюмку, кувшин", "потерять ложку", "закоптить кастрюлю", "завязать мешок" и т.д., где слова чашка, тарелка, рюмка, кувшин, ложка, кастрюля, мешок употреблены в прямом значении как названия вместилища, и "попробовать ложку варенья", б) перенос названия вещества, материала на изделие из него: "выставка фарфора", "выиграли золото, бронзу" (т.е. золотую, бронзовую медали), "собирать керамику", "передавать нужные бумаги" (т.е. документы), "разбить стекло", "писать акварели", "полотно кисти Левитана" ("холст Сурикова"), "ходить в капроне, в мехах" и т.д.;

г) перенос названия действия на вещество (предмет) или на людей, с помощью которых осуществляется это действие. Например: замазка, пропитка (вещество, которым производят замазку, пропитку чего-либо), подвеска, зажим (приспособление для подвески, зажима чего-либо), защита,

д) перенос названия действия на место, где оно происходит. Например: вход, выход, объезд, остановка, переход, поворот, проход, переправа (место входа, выхода, объезда, остановки, перехода, поворота, прохода, переправы, т.е. место совершения этих действий);

е) перенос названия свойства, качества на то или того, что или кто обнаруживает, имеет это свойство, качество. Ср.: "бестактность, грубость слов", "глупость человека", "бездарность проекта", "нетактичность поведения", "колкость реплик

ж) перенос названия географического пункта, местности на то, что в них производится, ср. цинандали, саперави, гавана, гжель и т.д.

Метонимический перенос наименования свойствен и глаголам. Он может быть основан на смежности предметов (как и в двух предыдущих случаях). Ср.: "выколотить ковер" (ковер вбирает в себя пыль, которую и выколачивают), "вылить статую" (выливают металл, из которого получается статуя); другие примеры: "кипятить белье", "ковать меч (гвозди)", "нанизать ожерелье" (из бисера, ракушек и т.п.), "намести сугроб" и т.д. Метонимическое значение может возникать и благодаря смежности действий. Например: "магазин открывается (=начинается торговля) в 8 часов" (открытие дверей служит сигналом начала работы магазина).

Как и метафоры, метонимии различны по степени распространенности и выразительности. С этой точки зрения среди метонимий могут быть выделены общеязыковые невыразительные, общепоэтические (общелитературные) выразительные, общегазетные выразительные (как правило) и индивидуальные (авторские) выразительные.

Общеязыковыми являются метонимии литье, серебро, фарфор, хрусталь (в значении "изделия"), работа (то, что сделано), замазка, пропитка (вещество), защита, нападение, завод, фабрика, смена (когда этими словами называют людей), вход, выход, переезд, переправа, поворот и т.п. (в значении место действия), лисий, норковый, заячий, беличий и т.п. (как признак, изделия) и многое другое*. Как и общеязыковые метафоры, метонимии сами по себе абсолютно невыразительны, подчас не воспринимаются как переносные значения.

Такие метонимии приведены в толковых словарях под цифрами 2, 3 и т.д. или даются за знаком // в каком-либо значении слова без пометы перен.

Общепоэтические (общелитературные) выразительные метонимии – это лазурь (о безоблачном голубом небе): "Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури" (П.);

К общегазетным метонимиям можно отнести такие слова, как белый (ср. "белая страда", "белая олимпиада"), быстрый ("быстрая дорожка", "быстрая вода", "быстрые секунды" и др.), зеленый ("зеленый патруль", "зеленая жатва"), золотой (ср. "золотой прыжок", "золотой полет", "золотой клинок", где золотой – "такой, который оценен золотой медалью", или "такой, с помощью которого завоевана золотая медаль") и т.д.

12. Синекдоха. Использование синекдохи в речи и в средствах массовой информации. Синекдоха (греч. synekdoche) – это перенос наименования части предмета на весь предмет или, наоборот, перенос наименования целого на часть этого целого, а также само значение, возникшее на основании такого переноса. Давно уже мы пользуемся такими синекдохами, как лицо, рот, рука, имея в виду человека (ср. "в семье пять ртов", "главное действующее лицо", "у него там рука" (называя именем части целое – человека), столовая, передняя, комната, квартира и т.д., когда подразумеваем под столовой, передней, комнатой, квартирой "пол" (или стены) столовой (комнаты, квартиры) и т.д., т.е. обозначаем именем целого его часть (ср.: "столовая отделана дубовыми панелями", "квартира оклеена обоями", "комната окрашена заново" и т.д.). Еще примеры синекдохи обоих видов: голова (о человеке большого ума): "Бриан – это голова" (И. и П.), копейка (в значении "деньги"): "...веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку, эта вещь надежнее всего на свете" (Гог.); номер ("предмет, обозначенный какой-либо цифрой"): "– Не придется нам ехать четырнадцатым номером! – говорит он. – Опоздали сильно" (Ч.); светило ("солнце"): "Но странная из солнца ясь струилась, – и, степенность забыв, сижу разговорясь с светилом постепенно" (Маяк.) и т.д.*

Не следует относить к лексической синекдохе употребления типа "Любите книгу", "Продавец и покупатель, будьте взаимно вежливы", "Тигр относится к семейству кошачьих", "Выставка революционного плаката" и т.п. При лексической синекдохе (скажем, рот в значении "человек") один класс предметов ("человек") обозначается "именем" совсем другого класса предметов ("рот"). А книга, продавец, покупатель, тигр, плакат в примерах, приведенных выше, – это формы единственного числа, использованные в значении форм множественного числа для наименования тех же самых предметов. Это, если и употреблять термин "синекдоха", синекдоха грамматическая, явление принципиально иное по сравнению с синекдохой лексической.

Как и метафора и метонимия, синекдоха может быть общеупотребительной (сухой и выразительной) и индивидуальной. Слова рот, лицо, рука, лоб, когда они служат для обозначения человека, – общеязыковые, общеупотребительные синекдохи, при этом лоб и рот – синекдохи, сохранившие выразительность. Распространена синекдоха борода (в значении "бородатый человек"; преимущественно в обращении). А вот усы – синекдоха индивидуальная. Она встречается, например, в романе В. Каверина "Два капитана" (Усами называли в этом романе ученики учителя географии). Общепоэтической является синекдоха звук в значении "слово", ср.: "Ни звука русского, ни русского лица" (Гриб.); "Москва... как много в этом звуке / Для сердца русского слилось!" (П.). Юбка (ср. "бегать за каждой юбкой") – общеупотребительная синекдоха. А названия многих других видов одежды, используемых для обозначения человека (в такой одежде), воспринимаются как синекдохи индивидуальные. Ср., например: "А-а! – с укоризной заговорила волчья шуба" (Тург.); "Так, так... – бормочет ряска [от "ряса"], поводя рукой по глазам" (Ч.); "Какую важную, роковую роль играет в ее жизни удаляющаяся соломенная шляпа" (Ч.); "– Я скажу вам откровенно, – отвечала панама. – Сноудену пальца в рот не клади" (И. и П.); "Подозрительные брюки были уже далеко" (И. и П.). Контекстными, не языковыми употреблениями являются многие синекдохи, возникающие в разговорной речи. Например: "Не видите, я с человеком (т.е. "с нужным человеком") разговариваю". Такие контекстные синекдохи, типичные для обычной разговорной речи, отражены в литературе. Например: "[Клавдия Васильевна:] Познакомь, Олег. [Олег:] С косой – Вера, с глазами – Фира" (Роз.). (В пьесе Розова Вера – девочка с толстой косой, Фира – с большими красивыми глазами).

Метафора. Метонимия. Синекдоха

Метафора - это перенос наименования с одного предмета на другой на основании из сходства.

Сходство может быть внешним и внутренним.

Разновидность метафоры:

Сходство формы (начертить круг - спасательный круг);

Сходство внешнего вида (вороной конь - гимнастический конь);

Сходство производимого впечатления (сладкий виноград - сладкий сон);

Сходство местоположения (кожаная подошва - подошва горы, белить потолок - три по русскому - его потолок);

Сходство в структуре оценок (легкий портфель - легкий текст, сын перерос отца, стал очень высоким - перерасти своего наставника);

Сходство в способе представления действий (охватить руками ствол дерева - её охватила радость, сваи поддерживают мост - поддержать кандидатуру Иванова);

Сходство функций (ртутный барометр - барометр общественного мнения).

I. По особенностям употребления, функциям .

1. Номинативная

Эта метафора сухая, утратившая образность. Словари, как правило, не отмечают это значение как переносное, метафорическое.

Например, ручка двери, носик чайника, белок глаза, дверной глазок

Образность в слове есть, она заключена в самом факте переноса названия с одного предмета на другой.

2. Образная метафора

Содержит скрытое сравнение, имеет характеризующее свойство.

Например, звезда (знаменитость), острый ум.

Образная метафора возникает как результат осмысления человеком объектов реального мира.

3. Когнитивная метафора

Мыслительное отражение реальной или приписываемой общности свойств между сопоставляемыми понятиями.

Формирует абстрактное значение слова.

Например, горсть людей (малое число), вертеться (постоянно находиться в мыслях).

II. По роли в языке и речи.

1. Общеязыковые (узуальные).

Отражает социальный облик, имеет системный характер в употреблении. Она воспроизводима и анонимна, закрепляется в словарях.

2. Индивидуальные (художественные).

Например:

Среди полуденной истомы

Покрылась ватой бирюза.

Рожая солнце, озеро томилось.

Основные черты метафор:

1. Она представляет собой сжатое сравнение.

2. Она имеет двойственную семантическую природу

3. Метафора это загадка, требующая отгадки

4. Метафора это скачок из сферы языка в сферу знаний о внеязыковой действительности

5. В метафоре значимы постоянные и сущностные характеристики явлений

6. Метафору питают обыденные знания

Условия метфорич.переносов:

1. Физические признаки предметов переносятся на человека и характеризуют его психич.свойства

2. Характеристики предметов представляют собой характеристики абстрактных понятий

3. Признаки или действия человека переносятся на предметы, явления природы или на абстрактные понятия

4. Признаки природы, явлений природы переносятся на человека

Языковая метонимия – перенос наименования с одного представления на другое на основе их смежности. (есть малину -ягоды-единство растения и его плодов)

Метонимические модели – устойчивая содержательная схема, в рамках которой производится целый ряд конкретных метонимических сдвигов.

В самом общем виде содержание метонимических моделей формулируется следующим образом: наименование А переносится на смежное ему В.