Любая теория, отмечает Н. Пикор, должен содержать следующие элементы: предположение, объяснения, способность к обобщению и предвидения. Теория должна давать ответ на главный вопрос "почему?" Она толкует весь феномен, включая тем, что происходит с ним и вокруг него. Теория опирается на опыт (наблюдение) и затем производит знания (объяснение). В процессе исследования определенная концептуальная модель состоит в результате оценки ситуации (процессов, контекста, понимание) и усвоения имеющейся литературы (конструктов, теорий, исследовательских находок). Новая теория может возникнуть на основании развития такой модели. Теория объясняет природу причинных связей, поэтому она должна быть способной отвечать не только на текущие вопросы, но также предусмотреть закономерности функционирования этого феномена в будущем.
Существует большое количество теорий, концепций и гипотез массовых коммуникаций, которые у разных авторов имеют другой статус и поле для применения. Наибольшее количество примеров дает американская традиция. Хотя развитие американской науки, опиравшаяся на систематическое проведение медийных исследований, во многих теоретических источниках имеет европейское происхождение. Мы рассмотрим 41 теорию, отталкиваясь от результатов исследования Дж. Брайанта и Д. Мирон "Теории и исследования в массовой коммуникации". Все они расположены в хронологической последовательности. Здесь будут упомянуты социологические теоретические школы, которые повлияли на исследования массовых коммуникаций, общие теории массовых коммуникаций и, наконец, прикладные теории, затрагивающие отдельные вопросы влияния на коммуникационные процессы.
Чикагская школа: прагматизм. Основана Дж. Дьюи во время 10-летнего преподавания в этом университете (1894-1904). Вокруг него объединились Д. Мид, Дж. Тафтс, Дж. Энжел, Е. Эймс и Е. Мур. После переезда Дж. Дьюи в Колумбийский университет эта группа ученых работала под руководством Дж. Тафтса. Прагматисты оспаривали идеализм и метафизику. Истинным и ценным является только то, что полезно людям и дает практический результат. Дьюи был эволюционистом и эмпиристы (его эмпиризм имел индивидуалистический и феноменологический характер). Он считал, что сознание и мышление человека обусловлены содержанием практических действий. Второй важной наследием Чикагской школы, внесла важный вклад в медиадослидження, был гуманизм, который в значительной степени вырос из подчеркивание американской журналистики на вопросах социальных реформ. Ч. Морис просунул семиотика и "неопрагматизм", тесно сотрудничал с Венским кружком.
Венский кружок: логический позитивизм. Круг ученых и философов, организованное М. Шлик, начало свою деятельность 1922
В него входили Г. Бергман, Ф. Франк, Р. Карнап, К. Годелье, Ф. Вайсман, А. Нерат, Г. Фейґл и В. Крафт. Венский кружок привлекал также К. Поппера и Л. Витгенштейна. Главным образом кружок сосредотачивался на логическом анализе научного знания. Противопоставляя науку философии, логические позитивисты считали, что единственно возможно только научное знание. Предметом философии должна стать речь, прежде всего язык науки. Представители этого направления утверждали, что знание имеет только два источника: логику и эмпирический опыт. Венский кружок распался после оккупации Австрии нацистами в 1938 Многие его членов, в т. Ч. Благодаря тесному сотрудничеству с Ч. Моррисом, эмигрировали в США. До 1950-х гг. Логический позитивизм был наиболее влиятельным направлением в философии науки.
Франкфуртская школа: неомарксизм. Была основана Ф. Вейлом в Институте социальных исследований Франкфуртского университета в 1923 В нее входили: М. Хоркхаймер, Ф. Поллок, К. Ґрюнберґ, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, К. Ландавер, А. Кирхгаймер Ю. Хабермас Представители Франкфуртской школы ввели понятие социальной философии и методологически расширили рамки марксистской идеологии, исправляя ее догматизм. Институт социальных исследований уехал из Германии с приходом к власти Гитлера и работал длительное время в Женеве, Лондоне, Париже, а с 1936 г.. - В США. Франкфуртская школа знаменитая развитием метода анализа, названного критической теорией, которая стремится раскрыть скрытые властные отношения (связи) внутри культурного феномена. Другие достижения - теории культурной гегемонии и авторитарной личности. У1950 г.. Институт вернулся в Германию.
Бирмингемская школа (Британские культурные студии). Работала на базе Центра современных культурных исследований при Бирмингемском университете, основанном Р. Гогтартом и С. Голлом в 1963-1964 гг. Основные представители, Р. Уильямс, Д. Гебдидж, А. Мак-Робин, создали метатеоретический почву, применяя марксизм и политэкономию, пост структурализм, критическую теорию и феминизм. Они заимствовали свой методологический инструментарий по социологии, истории, этнографии, медиастудий (включая исследования текстов и аудитории). Теоретический вклад Бирмингемской школы охватывает социологические и философские перспективы в культуре, лингвистике и семиотике. ее представители особенно интересовались масс-медийной проблематике, что отразилось, в частности, в разработке концепта медиа империализма. Бирмингемская школа рассматривает интерпретацию аудитории и молодежные движения как формы оппозиции доминирующей идеологии.
Марксизм (1844). Опирается на исторический материализм и политэкономию. Составляет основу многих теорий массовой коммуникации. Сама история трактуется как история классовой борьбы. Прогрессивные классы возникают в связи с развитием новых форм производства. Поэтому новые общественные формы тесно связаны с победой этих классов, которая обычно является следствием революционного насилия. Это происходит потому, что господствующий класс никогда не отдает власть без борьбы. Государство является тем, с помощью чего господствующий класс насильственным путем удерживает власть над другими классами. К. Маркс предложил политическую доктрину коммунизма, задуманную как устранение классового деления и борьбу за то, чтобы сделать государство собственником продуктов производства, которые потреблялись всеми гражданами в равной степени по принципу: от каждого по возможностям, каждому - по потребностям. СССР был первым историческим экспериментом марксистского коммунизма.
Психоаналитическая теория (1909). 3. Фрейд первым употребил термин "психоанализ" в 1902 Он трактовал нарушение психики не как следствие физиологических или химических проблем, а проблем с подсознанием. Бессознательное выступает в Фойда как сфера первичных инстинктов, прежде всего сексуальных влечений. Это также система психики, которая состоит из: Оно (совокупности бессознательных влечений-инстинктов) Я (Ego) Сверх-Я (Super-Ego), которое формируется под влиянием семейного, а затем целостного культурного воспитания. Для Оно важнее всего возможность разрядить возбуждение, то сексуальную энергию, которая накапливается в нем. Это может угрожать психике человека, влиять на поведение, быть причиной невроза. Однако через защитные механизмы (сублимацию) сексуальная энергия может превращаться в духовную и творческую. Теория психоанализа развивалась многими авторами. Она проецируется на философию, культурологию, политологию, исследования массовых коммуникаций.
Бигевиоризм (1913). Возникает как методологическая реакция в психологии, стимулировалась научным объективизмом, в противовес интерпретативная (спекулятивном) направления, представленном психоанализом. Он был введен как теория обучения и приобретения новых типов поведения. Дж. Уотсон был сторонником методологического бигевиоризму. Он говорил, что только поведение может быть исследована объективно, в то время как мыслительные процессы - нет. Поэтому последние вообще не попадают в разряд научных исследований. Бигевиоризм игнорировал мотивацию и психическое тип действия в качестве основы для ее реализации. Б. Скиннер развил идеи Ватсона и предложил теорию, описывающую достижения в поведении как ассоциативное обучение из опыта (последствия предыдущих реакций на стимулы окружения). Она находилась под сильным влиянием социальных наук, особенно образования и социологии, а также была во многом созвучна принципам коммуникации.
Функционализм (1915). Французский социолог Э. Дюркгейм был одним из основателей структурного функционализма. Он исследовал связи между фактами социальной жизни, социальными структурами, культурными нормами и ценностями и лицом. Функционализм распространился в Великобритании благодаря усилиям антропологов в начале XX в., А в 50-60-х pp. стал доминантным направлением в американской теории. Краеугольным камнем функционализма является метафора живого организма, все части и органы которого организованы в единую систему. Подобный взгляд существует на общество, социальные институты и людей, которые являются членами этого общества. Р. Мертон и П. Лазарсфельд всего применяли идеи функционализма в исследованиях массовой коммуникации. Они исследовали использования медиа как функцию приобретения знаний, что осуществляется под влиянием социальных структур. Они также особо интересовались пропагандой и влиянием на массовые убеждения через медиа.
Общая семантика (General semantic, 1919). Основатель теории - польский ученый А. Коржибський, который эмигрировал в США после Первой мировой войны и работал в Чикагском университете. Изучал т.н. семантические реакции человека на информацию, поступающую из окружения. Коржибський верил, что способность к коммуникации является сущностью человека. Теория включает в себя три принципа: карта - это не территория (слова имеют много значений); карта изображает только часть территории (любое утверждение полифоническое) карты карт конденсированных территорию (общая картина складывается из изучения, усвоения и обобщения многих картин, впечатлений и информации по этой же теме). Иначе мы получим вместо понимания всей проблемы мозаику второстепенных дел. То есть существует угроза потерять понимание сути из-за ложного следования риторике, что всегда пытается представить дело односторонне.
Теория когнитивного развития Пьяже (1921). Основная концепция швейцарского психолога Ж. Пьяже известна под названием "генетическая эпистемология". Он оставил эмпирически обоснованную теорию роста знаний индивидуума с детства до взрослого возраста, представленную в виде прогрессирующей конструкции логично вводимых структур, заменяют друг друга в процессе последовательного включения низшего логического значения в выше. В соответствии с тем, как ребенок растет, он вступает в процесс социализации и проходит несколько стадий. Пьяже различает четыре стадии развития интеллекта: сенсомоторный период, операционная стадия, стадии конкретных операций и формальных операций. Теория Пьяже сделала ценный вклад в развитие искусственного интеллекта и компьютерные науки, способствовала исследованию развития ребенка, воздействуя на реформы в образовании, а также создала платформу для исследований массовой коммуникации с детьми.
Теория массового общества (1930-е pp.). Была закономерным ответом на скорую индустриализацию, атомизацию и индивидуализацию. Масса изолированных индивидов потеряла те культурные связи между своими членами, имеет традиционное общество, она дезориентирован и легко поддается различным манипулятивным воздействиям медиа. Зато существует также культурная "элита", которая должна вести за собой эти "массы".
Символический интеракционизм (1934). Берет свое начало с работ немецкого социолога М. Вебера и американского философа Д. Мида. Название теории была предложена Г. Блумером (1969). Для интеракционистов люди прагматичными актерами, которые постоянно подстраивают свое поведение под действия других актеров. Мы можем подстроиться под эти действия только потому, что готовы предоставлять им значения, толковать их как символические объекты и мысленно репетировать альтернативные варианты действий еще до того, как мы их сделаем. Теоретики интеракционизма рассматривают людей как активных участников, конструируют свой социальный мир. Поэтому общество выступает образцом такого взаимодействия между индивидуумами. Символический интеракционизм выдвинул методологию исследований межличностной коммуникации и социологии коммуникации вообще, которая, однако, была раскритикована за несистематичность и "импрессионизм".
Двухступенчатый движение коммуникации (Two-step flow, 1940). Эмпирические исследования 1940-1950-х pp. опровергли теории сильных медиа-воздействий. Функционалист П. Лазарсфельд вместе с коллегами предположили, что между личностная коммуникация рядом с лидерами общественного мнения выступает опосередкувальною звеном по медиа-воздействий. Эту модель была впоследствии использована теоретиками диффузии инноваций.
Теория атрибуции (Attribution theory, 1944). Основателем этой теории был социальный психолог Ф. Хайдер. Предметом теории атрибуции механизм, которым люди объясняют свое поведение. Это касается той информации, которую они используют, устанавливая причинные связи, и того, что они делают с этой информацией для ответа на вопрос о причинах. Внешняя атрибуция обращает внимание на те силы, которые находятся вне контроля человека, и поэтому она не чувствует собственной ответственности (пример - погода). Внутренняя атрибуция связывает причинность с собственно человеческими факторами, которые делают выбор, а потому и чувство ответственности (пример - интеллект). Вообще, люди склонны приписывать свои успехи внутренним факторам и объяснять свои неудачи влиянием внешних сил. Примеры внешней и внутренней атрибуции определенного человека проявляются через ее самопозиционирования в группе лиц, с которыми она связана.
Линейные модели (1946). Ранние модели масовокомуникацийних процессов брали за основу неуправляемое движение информации от коммуникаторов через медиа к аудитории. Г.Лассвеллом (1948) предложил модель, которая стала классическим образцом исследований массовых коммуникаций: кто сообщает? что? через канал? кому? с каким эффектом? Следующее теоретизирования фокусируется на отдельных сегментах и аспектах таким образом определенного процесса.
Теория четырех функций (1948). Г.Лассвеллом (1948, 1960) высказал предположение, что медиа осуществляют три основные социальные функции: наблюдение за текущими событиями (производство новостей), взаимосвязь между членами общества (отбирая, интерпретируя и критикуя текущие события), передачи социального наследия (социализация) . Ч. Райт (1960) добавил четвертую функцию: развлекательную.
Кибернетика. Общая теория систем (1948). Отец кибернетики, математик Н. Винер, описал случайные сети, лежащие в основе коммуникации и организации процессов в динамических системах. Кибернетика формирует метатеоретического надстройки для отдельных дисциплин, таких как теория систем, коммуникативная теория или анализ решений. Достижения кибернетики как вспомогательной дисциплины применяются также в других науках.
Математическая теория медиа Шеннона и Уивера (1949). Математическая теория коммуникации, предложенная К. Шенноном и В. Вивером, описывает коммуникацию как линейный процесс, включая источником информации, сообщением, передатчиком (технологическим), сигналом, шумом, который искажает сигнал во время его передачи через медиа, получателем (технологическим), переданным сообщением и местом назначения (человеком).
Модель вратаря (Gatekeeper model, 1950). Срок принадлежит Д. Байтовые, который назвал одного из редакторов, его деятельность он исследовал, "Мистер Гейтс". Байт оценивает работу "вратаря" как чрезвычайно субъективное и приходит к выводу, что наиболее ответственными за отбор новостей являются персональные мотивации ґейткипера. Однако более поздние исследования показали, что главными являются те факторы, которые извне влияют на него. На первой стадии журналисты и репортеры собирают "сырые" новости, на второй этот материал отбирается и сокращается ґейткиперамы, которые из-за этого селективный контроль буквально делают новости. Кроме их субъективизма, учитывается бюрократический, коммерческий, политический контроль. Существует также понятие news values - новостных ценностей, неформального кода, используемого для производства новостей. Это не прерогатива отдельных журналистов, а стандарт корпоративного стиля и профессиональной идеологии.
Медиативная теория смысла (1952). Ч. Осґуд утверждал, что значение выполняет посредническую роль в формировании поведения человека в ответ на внешние раздражения. Сначала человек реагирует на звук грома своими рецепторами. Затем она соотносит этот звук со своим опытом (что может означать и какие могут быть последствия). И только после этого ищет убежища от дождя. Вместе с коллегами Ч. Осґуд эмпирическим путем разработал семантический дифференциал как средство объективного измерения смысла. Были установлены три базовые измерения: оценка (это хорошо или плохо для меня?), Сила (это сильнее или слабее меня?) И активность (это проворнее или медленнее меня?). Осґуд верил, что эти три эмоциональные реакции (измерения аффекта) имеют универсальный характер и является средством для открытия семантического пространства. Он также изучал то, как люди достигают последовательности или согласованности в оценке определенных проблем и других людей.
Четыре теории прессы (1956). В нормативной теории Ф. Сиберт, В. Шрамм и Т. Питерсон описывают четыре основных типа прессы, которые стали классическими. Они раскрывают логику функционирования четырех прессовых макроструктур, которые принадлежат к разным социо систем. Авторитарная модель предполагает лояльность прессы к власти, журналисты не имеют независимости от своих медийных организаций. Свободная пресса функционирует в условиях свободного рынка идей, журналисты и медиапрофессионала являются независимыми. Модель социальной ответственности исходит из того, что свободный рынок не оправдал надежд относительно свободы прессы. Подчеркивает важную роль медиа в обществе и высоких профессиональных стандартах. СМК должны саморегулироваться. Согласно советская (тоталитарная) пресса полностью подчинена государству и идеологии марксизма-ленинизма. Свобода слова и профессиональная независимость здесь не рассматриваются.
Теория когнитивного диссонанса (1957). Эта теория Л. Фестинґера утверждает, что люди пытаются согласовывать свое поведение с собственными взглядами и взглядами других людей. Во время конфликта между убеждениями и действиями индивид корректирует когнитивный компонент для устранения его несоответствия. В стремлении устранить диссонанс может меняться поведение, отношение или поиск новых мыслей о том, что порождает диссонанс.
Доминантная парадигма (1950-е гг.). Другое название - парадигма, или теория, модернизации. Была популярна в развитых странах Запада после Второй мировой войны. В этой перспективе развитие рассматривали как тип закономерных социальных изменений, если в социальной системе определенной страны ввести производительные методы социальной организации. Этому способствовали укрепление самих западных стран, успех плана Маршалла, возникновение постколониальных государств, распространение коммунистической идеологии, западное либерально-капиталистическое мышление, которое опиралось на дарвинизм, функционализм и теории социальных и экономических изменений М. Вебера, а также результаты количественных исследований социальных наук. То есть развивающиеся страны, должны внедрить у себя западную общественную модель. Не учитывались местные особенности, которые требовали решения другого порядка культурных, экономических и политических проблем.
Теория модернизации Лернера (1958). Д. Лернер применял результаты этнографических исследований на Ближнем Востоке, которые подтверждали разрушение традиционной культуры и одновременно содействие распространению современного образа жизни как следствие введения и влияния радио. Эта теория была основой для политики модернизации в странах «третьего мира», в которых масс-медиа использовались с целью продвижения желаемых изменений. В этом же контексте Е. Роджерс (1962) также сосредоточен на проблеме диффузии инноваций адаптации положительных изменений и развития социальной системы. В. Шрамм в своей влиятельной труда "Масс-медиа и национальное развитие" отмечал роли медиа как агента социальных изменений в развивающихся странах. Социальные изменения рассматривались преимущественно как однонаправленный, сверху - вниз, процесс. Шрамм считал, что социальные изменения являются совокупным результатом изменений, происходящих с личностями.
Теория использования и удовлетворения (Uses and gratifications, 1959). Официальное рождение этой теории связывается с заявлением Б. Берельсона о том, что исследования коммуникаций, кажется, умерли, и ответом Е. Каца - исследования должны двигаться от выяснения того, что медиа делают с людьми (убеждение), к тому, что люди делают с медиа. Теория утверждает, что каждый член аудитории на основании собственных отличий отбирает для себя различные сообщения, разными способами и по-разному на них реагирует, поскольку сама информация, поступающая с медиа, является лишь одним из многих социальных и психологических факторов, определяющих выбор со стороны потребителя. Это означает, что индивидуальные социальные и психологические характеристики членов аудитории обусловливают влияние СМК так же, как и сама медиаинформации. Поэтому отбор потребителями программ, фильмов, газет и т.д. для удовлетворения определенных собственных нужд является активным процессом.
Теория диффузии инноваций (1962). Согласно этой теории, любая инновация (идея, методика, технология) распространяется в обществе по определенной предсказуемой модели. Е. Роджерс обращается к роли медиа и межличностных коммуникаций (лидеров общественного мнения), также к характеристикам инноваций, влияющие на скорость их усвоения (сравнительное преимущество, совместимость, незначительная сложность, возможность проверки, возможность обзора). Под влиянием теории линейных моделей коммуникации Роджерс сформулировал последовательность шагов процесса диффузии: знания, убеждения, решения, внедрение, подтверждение. Он различает новаторов (2,5%), ранних принимающих (13,5%), раннюю большинство (34%), позднюю большинство (34%) и отстающих (16%). В области массовых коммуникаций теория диффузии инноваций используется в исследованиях процесса усвоения новых технологий и распространения новостей. Также применяется во многих других отраслях.
Парадигма зависимости (1960-е гг.). Возникла в странах "третьего мира" как антитеза теории модернизации. Рассматривала развитие с точки зрения постколониальных стран, которые должны объединиться для решения общих (в т. Ч. Экономических и медийных) проблем. Связана с антиимпериалистической риторикой неомарксизму, структурализмом. Недостатком является переоценка внешних и недооценка внутренних (коррупция и т.д.) причин аномалий развития.
Теория расширения ощущение Мак-Люэна (1964). Имеет также название "Теория технологического детерминизма". М. Мак-Люэн рассматривал медиа как расширение человеческих чувств. По его мнению, главные влияния медиа обусловлены формой больше, чем содержанием. Мак-Люэн утверждал, что средство коммуникации сам является сообщением, различал "горячие" и "холодные" медиа. Первые расширяют одно чувство степени высокой определенности, то есть наполненности данными. Это радио, телевидение, книга. их отличает низкая степень участия аудитории. Холодные медиа характеризуются высокой степенью участия потребителей или же личным достройкой того, чего им не хватает. Эти средства только предоставляют аудитории форму и для своего функционирования требуют большого личного вклада (телефон). Когда медиюм перегревается, он видоизменяется в другой медиюм. Холодные медиа - это технологии племени (втягивают человека), согласно горячие являются технологиями цивилизации (исключают).
Социальное конструирование реальности (1966). Австрийские социологи П. Бергер (эмигрировал в США) и Т. Лукман утверждали: реальность социально конструируется и социология знания должны анализироваться процессы, по которым это происходит. Люди вместе создают собственное социальное окружение. Специфическая природа человека предполагает ее социальность. Любая человеческая деятельность узвичаюеться, то есть усваивается и становится образцом для последующего выполнения. Благодаря распределению труда и инновациям всегда будет открыта дорога для других общепринятой. Следующим шагом является институционализация. Это следствие взаимной типизации принятых действий различными деятелями. Институты предусматривают историчность и контроль. Институциональный мир мы квалифицируем как объективную реальность. Согласно масс-медиа играют важную роль (в основном из-за новостей и развлечения) в процессах узвичаення, институционализации и стабилизации социальных систем.
Теория культивации (1969). Д. Гербнер и его сотрудники в Пенсильванском университете верили, что люди вовлекаются в культурное окружение, созданное медиа, и не могут вырваться из-под "культивированного" ими влияния. Эта теория начинается с исследовательской программы проблем медийного насилия, которая получила название "Проект культурных индикаторов". Главное утверждение теории культивации заключается в том, что чем больше времени зритель проводит перед телевизором, тем больше его восприятие мира приближается к тому образу, который он видит на экране. В зависимости от некоторых характеристик телезрителей эффект культивации может быть больше или меньше выраженным. Исследования показали, что мировоззрение потребителей с высоким уровнем образования меньше попадает под влияние телереальности. Ключевые понятия: телевидение как главный поставщик образов; господствующая тенденция; резонанс; взаимодействие; комплексные психологические процессы.
Теория разрыва в знаниях (Knowledge gap theory, 1970). Теория П. Тиченора, Г. Донахью и К. Олиена утверждает, что часть населения с высшим социоэкономическим статусом имеет наклон к получению информации гораздо более быстрыми темпами, чем та, что имеет более низкий статус. Причем эта разница между обеими группами имеет тенденцию к постоянному увеличению. Разрыв в знаниях углубляется в связи с технологическим прогрессом.
Медийная гегемония (1971). Концепты культурного / медийного империализма или гегемонии (А. Грамши) связаны с марксистской теорией экономического детерминизма, переосмысленной Франкфуртской школой. Теоретики медийной гегемонии утверждают, что класс, который имеет экономическую власть, использует не только политику (идеологию, правительственные структуры), но и культуру (науку, искусство, образование, публичную коммуникацию) как средства контроля над всем обществом. Концепт медийного империализма также выражает убеждение идеологов антиколониализма, что культурные институты, распространены по всему миру Западом (включая СМИ), продолжают использоваться в тех странах, которые обрели независимость, как инструмент контроля над общественным мнением, социальной, экономической и политической практикой. Обслуживание правительства как функция медиа была сформулирована в противовес функции "сторожевого пса" и свободного рынка идей.
Повестка дня (Agenda-setting, 1972). Б. Коген говорил, что пресса не могла бы быть успешной, если бы она только говорила людям, что думать, но она потрясающе успешной, потому что говорит своим читателям, о чем думать. Исследование повестки дня были инициированы М. Мак-Комбсом и Д. Шоу, которые проводили лонгитюдный анализ медийного контента по определению влияния политической повестки дня на медийный повестку дня. Более поздние исследования сосредоточены на вопросах: кто его определяет, чей он, с помощью которых техник, с каким интервалом времени основные положения перемещаются от одного места действия к другому, какие факторы важны для каждой арены. Изучаются главные факторы, которые важны для каждой арены, и техники, по которым выстраивается повестку дня. Дж. Диринг и Е. Роджерс считают способом своеобразного конкурирования между теми, кто хочет добиться внимания медийных профессионалов, публики и политических элит.
Спираль молчания (Spiral of Silence, 1973). Е. Ноэль-Нойман отмечала: кто не находит своего мнения в массовой коммуникации, то молчит. Эта теория объясняет, почему люди не склонны публично выражать свою точку зрения, скрывать взгляды или менять свою позицию, когда они являются меньшинством в определенной группе. Вот главные позиции теории: сначала люди пытаются узнать о доминирующей общественное мнение; они в основном готовы подстраиваться под нее; люди боятся остаться в изоляции; они колеблются по выражению взглядов, которые отнесут их к меньшинству. Люди различают для себя время, когда можно говорить и когда надо молчать. Так возникают возможности для манипуляций, так как представленной оказывается только одна сторона. Медиа имеют большую власть. По словам Э. Ноэль-Нойман, они даже могут представить большинство как меньшинство. Телевидение не только передает общественное мнение, оно также создает ее.
Социальное обучение (Social learning, 1973). Исследования А. Бандуры по усвоению детьми агрессивного поведения привело его к развитию теории социального научения из чужого опыта. Это наблюдательное обучения, описанное Бандурой, стало заметным теории изучения медийных воздействий (положительных и отрицательных). Она объясняет поведение через взаимодействие трех типов факторов: когнитивных, поведенческих и внешней среды. К когнитивных способностей принадлежат символика, саморегуляция, саморефлексия. В процессе социального обучения человек опирается на способности замещать, наблюдать, моделировать, мотивировать, абстрактно моделировать. Когда индивид воспринимает информацию, она может влиять на него в виде сдерживающего или разрешительного факторов. Эта теория широко используется для теоретического обоснования различных информационных кампаний, изучение влияния сцен насилия в медиа.
Теория фрейминга (1974). Главное предположение теории Э. Ґофмана свидетельствует о том, что контекст приводит наши действия, поведение и понимание. Фреймами являются когнитивные структуры, которые направляют наше восприятие и представления социальной реальности. Это своеобразные правила игры, которые могут развиваться. В медиа это принципы отбора - коды ударений, интерпретации и презентации. Медийные продюсеры обычно используют их для организации медийных продуктов и дискурсов, вербальных и визуальных. В этом контексте медийные фреймы дают возможность новостным журналистам, например, перерабатывать и оформлять большое количество разнообразной информации быстро и нормирован. Они очень важны в кодировке медийных текстов и декодировании их аудиторией. Как исследовательская методология фрейминговий анализ изучает набор определенных аспектов проблем, изображений, стереотипов, метафор, стиля, композиции и т.д., которые используются для намека на специфический ответ.
Медийная зависимость (1976). Теория С. Бол-Рокешо и М. де Флера утверждает, что чем больше индивидуум или населения возлагаются на медиа в необходимости иметь определенные ответы на свои вопросы, тем больше их зависимость от СМК. Любая непредсказуемая смена в социальном окружении, что влечет за собой переживания по поводу важных для всех дел, будет вследствие усиления интереса к медиа, которая только увеличивать тревогу.
Альтернативная парадигма (1970-е гг.). Плюралистическая перспектива: каждое общество, регион или группа должны найти собственный путь развития. Борьба за гражданские права и мир, экологический и феминистское движения в индустриальных странах, либеральные и национальные движения в коммунистических странах и развивающихся. В коммуникации требуется разнообразие, Деинституциализация, локальность. Критиковалась за утопичность.
Феминистская медийная теория (1970-е гг.). Преимущественно влияет на студии медийной культуры. Исходит из того, что медиа в своей социализацийного функции (через повторение тендерных ролей и усиление стереотипов) искажают роль женщины в обществе. В частности медиа всегда традиционно представляли место женщины дома и отводили ей второстепенные роли во всех сферах жизни. Феминистская медийная теория также распространяется на возражения точки зрения, что опыт женщины в обществе - исторически, культурно и фактически - достаточно отличным от мужского опыта. Это следует из того, что медиа контролируются мужчинами или, если это не так, женские аудитории все равно через призму определенных мужских ценностей. Это, конечно, следует изменить. Феминистские мотивы часто находят свое отражение в других теориях культурных исследований, преимущественно левого толка.
Теория эффекта третьего лица (1983). В. Дэвисон доказал, что люди склонны переоценивать влияния медиа на других людей, недооценивая эти влияния в отношении самих себя. Термин "третье лицо" происходит из ожидания, что медиа не уведомление не будет сильного влияния на "меня" (первое лицо) или на "Вас" (второе лицо), но будет иметь "них" - третьих лиц. Теория состоит из двух частей. Первая - это упомянутое индивидуальное предположения. Вторая содержит поведенческий компонент: ожидания людей относительно воздействий медиа на других склоняет их к определенным действиям, возможно, потому, что они хотят помешать этим предполагаемым воздействиям. То есть имеем интуитивное призывов к эффекта третьего лица. На такие решения влияет желательности или нежелательности сообщения социальная дистанция, личные и групповые различия. В отдельных случаях человек признает влияние медиа на себя, считая его социально желательным. Тогда речь идет о т.н. эффект первого лица.
Нормативные теории Мак-Кпейла (1987). Д. Мак-Квейл добавил к классическим "четырех теорий прессы" еще две: развитию и демократического участия. Первая подчеркивает специфические особенности развивающихся стран, среди которых: отсутствие необходимых для развития системы массовой коммуникации инфраструктур, профессиональных навыков, производственных и культурных ресурсов, определенной аудитории, отсутствие осознания потребности в независимых медиа. Отдается предпочтение горизонтальным коммуникациям. Государство легитимизирует возможность цензуры, журналисты должны быть лояльными к правительству. Главная идея второй заключается в интересах и потребностях активного получателя сообщений, в частности относительно прав на качественную информацию и ответ. СМК должны использоваться для взаимодействия в условиях небольших общин, в интересах группы и субкультуры. Теория отвергает централизацию, коммерциализацию и бюрократизацию, фокусирует внимание на интерактивности, доступе к медиа, широком участии.
Пропагандистская модель (1988). Е. Герман и Н. Чомски в своей теории исходят из того, что в странах с рыночной экономикой медиа не имеют свободы, а лишь обслуживают господствующую элиту. Существует пять фильтров, через которые проходят новости перед тем как попасть в аудитории. Это собственность (интересы крупного капитала), реклама (главный источник доходов), власть (ньюзмейкерство бюрократии), легальный давление на медиа (судебные иски, законопроекты, заявления и т.п.), антикоммунизм (сосредоточение внимания только на жертвах врагов). Поэтому американские СМК возникают эффективными и влиятельными идеологическими институтами, осуществляющими функцию пропагандистской поддержки рыночной системы без особых специальных принуждаемый. их деятельность санкционируется согласия внутри властной элиты. Позже Е. Герман уточнял, что речь идет не о теории заговора как такую, пропагандистская модель представляет "управляемую рыночную систему".
Теория прайминга (1991). Родственна когнитивными исследованиями. Она предусматривает, что понятия, каким образом взаимосвязаны, сочетаются в определенные ментальные структуры, так что в случае активации какого-то одного понятия активируются и все остальные. Эффект прайминга (предварительной подготовки аудитории) зависит от: оценки идивидуумом ситуации воспринимается; оправданности, с его точки зрения, увиденного насилия; степени отождествления себя с персонажем; реальности событий; связанности с предыдущим опытом. Эффект прайминга рассматривается как один из аспектов больших ментальных моделей, которые составляют определенный набор знаний индивида о мире, его воспоминаний, впечатлений, чувств. Он не всегда осознается человеком. Существует несколько концепций, которые его объясняют. Это модели корзины (актуальное "сверху"), аккумуляторной батареи (частотность активации) и синоптическая модель (недавние впечатления имеют сильнее и кратковременное воздействие).
Медийная грамотность (Media Literacy). Эта теория утверждает, что аудитория через получение специальных знаний может научиться сопротивления нездоровой зависимости от медиа и иметь собственный взгляд на медийные сообщения. Она легла в основу широкой просветительской политики в США, где наблюдается значимо разрыв в знаниях между различными социальными группами. Хотя ученые отмечают, что цель медийной грамотности - дать возможность отдельным людям контролировать (понимать и интерпретировать) медийное программирования, медийная грамотность выходит не столько из конкретных манипуляционных угроз, как с опасности дезориентации человека перед валом информации. Специальная Конференция национального руководства по медийной грамотности, спонсируемая 1992 Институтом Аспена, подчеркнула, что речь идет о "способность гражданина" пользоваться массовой информации. В Украине в этом направлении работает Б. Потятиник (медийная философия, медийная критика, медийная экология).
Теория самореференции Лумана (1996). Есть производной от системной теории, которую Н. Луман противопоставлял критической теории. Как консерватор он находился в оппозиции к представителям Франкфуртской школы (Т. Адорно, Ю. Хабермаса). Все, что мы знаем о нашем обществе и даже о мире, нам известно из медиа. Главный принцип существования медиа - самовосстановления (автопойезис). Теория рассматривает две реальности масс-медиа: первая основывается на их функциональности, вторую они создают сами. Медиа работают через взаимодействие самореференции и инореференции. Человек должен отличать индивидуальное восприятие реальности от других через собственный вклад в коммуникацию. Луман различает наблюдения первого порядка (наблюдение объектов) и наблюдения второго порядка (наблюдение наблюдения). Масс-медиа относятся ко второму. Они руководят процессом самонаблюдения современного общества.
«Культурные исследования», в основе которых лежат работы авторов, принадлежащих Британской школе культурных исследований (1), являются одним из самых влиятельных направлений современного гуманитарного знания. Начав в качестве явных научных маргиналов (сторонников Стюарта Холла первое время даже не допускали к преподаванию в более консервативных университетах), сторонники Бирмингемской школы в настоящее время полностью признаны академическим сообществом, а «культурные исследования» приобрели статус самостоятельной научной дисциплины. За последние тридцать лет «cultural studies» из маргинального научного направления, развиваемого в Бирмингемском университете, превратились в один из мейнстримов современного обществознания и породили несколько новых направлений, таких, как «subaltern studies» (колониальные исследования) или «queer studies» (исследования ненормативной сексуальности).
С самого начала сторонники Бирмингемской школы заявили о себе как о марксистах и не отказались от этого самоопределения даже после крушения СССР и социалистической системы в целом. Конечно, их марксизм всегда был очень далек от советской ортодоксии, настолько далек, что взгляды С. Холла и его последователей никогда сколько-нибудь подробно не анализировались в отечественной научной литературе.
Для теоретиков этого направления характерна активная рецепция структуралистских и постструктуралистских теоретических построений, хотя в основе их подхода лежит, по признанию основателя «культурных исследований» С. Холла, «марксизм без границ». Поэтому анализ дискурса ведется в культурных исследованиях в рамках марксистской теории доминирования. Именно с этих позиций описывается взаимодействие профессиональных работников СМИ и аудитории в теории «кодирования-декодирования» С. Холла, которая на сегодняшний день является главной дискурсивной моделью, функционирующей в «культурных исследованиях».
Общепризнанно, что «культурные исследования» возникли в результате адаптации частью английского академического сообщества идей А. Грамши и Л. Альтюссера. Кроме того, сильное влияние на британских исследователей оказал М. Бахтин, а точнее, приписываемая ему работа «Марксизм и философия языкознания». «Культурные исследования» честно следуют за всеми поворотами французской мысли последних трех десятилетий. Начав с переложения на английский лад идей Грамши и Альтюссера, они последовательно пережили увлечение Бартом и Фуко, и от анализа значений перешли к анализу дискурса.
Единственный крупный французский мыслитель, занимавшийся проблемами массовой коммуникации, который не повлиял на «культурные исследования» и которого ее сторонники позволяют себе критиковать, и критиковать очень резко, - это Ж. Бодрийяр. И это вполне объяснимо: идея Бодрийяра о том, что символический порядок - это просто абсурдное игнорирование смерти, лишает культурные исследования всякого смысла. По этой же причине английские исследователи не в восторге от идеи симулякра - если вещи и есть то, чем они кажутся, то исчезает всякая потребность в чтении, истолковании, декодировании и прочих процедурах, на которых базируются культурные исследования. Как сформулировал суть разногласий основоположник Британской школы культурных исследований Стюарт Холл, «есть огромная разница между утверждением, что не существуюет единственного, окончательного, абсолютного значения, никакого определенного означаемого, но только бесконечно изменяющаяся цепь означающих, и утверждением, что значения не существуют вообще» (2). Именно анализ «бесконечно изменяющейся цепи означающих» и лежит в основе теории дискурса в ее бирмингемском варианте.
Сторонники Бирмингемской школы предпочитают доказывать свои утверждения путем анализа конкретных текстов, транслируемых масс-медиа (причем текст они, как и подобает поструктуралистам, понимают предельно широко). Поэтому, как будет показано ниже, их главной методологической проблемой является текстоцентризм.
Культурные исследования основаны не столько на работах самого Маркса, сколько на теории идеологической гегемонии, разработанной А. Грамши. Как известно, итальянский марксист стремился ослабить жесткую связь между классом и его идеологией, которая характерна для нейтральной концепции идеологии в ее ленинском варианте. В отличие от В.И. Ленина, который исходил из непримиримой противоположности интересов и, следовательно, идеологий антагонистических классов, А.Грамши признавал, что господствующий класс может сохранять свое господство, если он опирается не только на голое насилие, но и на согласие всех остальных классов. Поэтому господствующий класс вынужден до определенной степени подниматься над собственным эгоистическим интересом, расширяя и возвышая его. Завоевание идеологической гегемонии А. Грамши описывает термином «катарсис», поскольку оно, с его точки зрения, является политико-этическим процессом и предполагает, что интересы класса интерпретируются не только в чисто экономических категориях, но также в политических и моральных. Отсюда важнейший вывод о том, что идеологическая гегемония не гарантирована автоматически ни одному классу и требуются постоянные усилия «для обеспечения «спонтанного» согласия широких масс с тем направлением социальной жизни, которое задано основной господствующей группой» (3)..
По мысли Грамши, господство тех или иных идей не есть простое следствие экономического господства тех или иных классов или социальных слоев, а есть результат их борьбы за право представлять свои идеи в качестве общезначимых и само собой разумеющихся. Некоторые идеологические процессы вообще не могут быть объяснены, если не учитывать внутренних потребностей организационного характера, т.к. они направлены на внутреннее сплочение той или иной группы или класса, в то время как другие процессы направлены на формирование «идеологических блоков» с другими группами или классами. В результате любой социальный институт, занятый производством или распространением идеологии, включая средства массовой информации и государство, «не является носителем единой, последовательной и однородной концепции» (4). Таким образом, в грамшианстве идеология как конструирующий процесс утрачивает монолитность и однозначную связь с тем или иным классом.
Кроме того, Грамши впервые четко развел гегемониальные идеологические построения, как они формулируются интеллектуальной элитой («органической интеллигенцией»), и обыденное сознание, включающее в себя напластования самых различных идеологических элементов, каждый из которых когда-то служил достижению консенсуса и поэтому в той или иной мере учитывает интересы широких масс.
Именно идея идеологической гегемонии как процесса борьбы за спонтанное согласие масс с определенным истолкованием социальной реальности активно используется для описания места и роли массовой коммуникации в современном обществе в «культурных исследованиях». Когда они утверждают, что средства массовой информацию обеспечивают гегемонию в современном обществе буржуазной идеологии, эта гегемония трактуется ими «по Грамши» как растворение буржуазной идеологии в обыденном сознании на уровне дискурсивных практик.
Дальнейшее развитие в рамках Бирмингемской школы получило и замечание Грамши о том, что у активного человека массы есть два сознания: одно - порожденное его деятельностью, и второе - «поверхностно выраженное или словесное», воспринятое без всякой критики. Поэтому борьба за гегемонию ведется не только между классами, но и внутри сознания каждого отдельного представителя массы (5). Идея «двух сознаний» легла в основу созданной С. Холлом концепции «семантической герильи» аудитории против средств массовой коммуникации.
Кроме А. Грамши, на созданную С. Холлом модель коммуникативного процесса как процесса «кодирования - декодирования» сильно повлияла теория идеологии Л. Альтюссера. Альтюссер пошел дальше Грамши и с помощью понятия «сверхдетерминации» еще сильнее ослабил связь между классом и идеологией этого класса Как известно, с точки зрения Л. Альтюссера идеология является не простым отражением экономической практики, но практикой самой по себе. Это относительно автономное образование, которое имеет собственную структуру и динамику и в этом смысле «сверхдетерминировано» базисом, а не детерминируется им.
Идеология реализуется посредством идеологического аппарата, одной из подсистем которого, наряду с семьей и школой, являются средства массовой информации. Средства массовой информации оперируют системой репрезентаций, посредством которых индивиды воспринимают и выражают свое отношение к реальности, что одновременно означает их самоидентификацию. Вслед за Л. Альтюссером идеология в «культурных исследованиях» описывается как механизм трансформации индивидов в субъектов путем «призывания» («интерпелляции») индивида на соответствующее место в системе репрезентаций.
Правда, в рамках «культурных исследований» наибольший интерес вызывают не столько ритуалы «идеологического узнавания», сколько анализ системы значений, расшифровка идеологических кодов и вскрытие их латентного идеологического содержания. Что касается самого термина «репрезентация», то он толкуется строго по Р. Барту (6). Впрочем, сторонники Бирмингемской школы рассуждают не только об означающем и означаемом, денотации и коннотации, языке и речи, культурных мифах, но используют и дискурсивный подход Фуко.
Однако на С. Холла и его последователей еще до М. Фуко оказал решающее влияние М. Бахтин, так что дискурсивный подход с их точки зрения выглядит дальнейшим развитием взглядов М. Бахтина об «ориентации слова на собеседника» и «стабилизованной социальной аудитории», которая определяет структуру мышления и структуру высказывания. Вслед за Бахтиным они исходят из того, что «значение никогда не может быть окончательно зафиксировано» (7) и «скользит» в зависимости от типа ближайшей социальной ситуации, т.е. значение определяется контекстом его употребления. С. Холл сам указывает на огромное влияние, которое оказала на него работа В. Волошинова (М. Бахтина?) «Марксизм и философия языка», и прежде всего - сформулированная в этой работе идея социальной акцентуации знака, а также тезис о том, что «в каждом идеологическом знаке скрещиваются разнонаправленные акценты», так что «знак становится ареной классовой борьбы» (8).
В целом в рамках Британской школы культурных исследований грамшианская концепция идеологической гегемонии накладывается на идеи М. Бахтина о том, что в процессе классовой борьбы господствующий класс стремится превратить идеологический знак из многоакцентного в моноакцентный, «погасить или загнать внутрь совершающуюся в нем борьбу социальных оценок» (9), и все это вместе трактуется в духе идей Л. Альтюссера о сверхдетерминации идеологии.
На основе данного комплекса идей С. Холл сформулировал собственную концепцию дискурса как процесса «кодирования-декодирования». Мы сочли необходимым подробно остановиться на теоретических истоках теории «кодирования-декодирования», поскольку на сегодняшний день это наиболее разработанная в «культурных исследованиях» концепция, которая охватывает весь процесс производства, распространения и восприятия сообщений.
Процесс кодирования описывается С. Холлом как единый направленный процесс «закрытия» («сlоsure») системы многоакцентных репрезентаций, то есть сужения всего потенциального спектра значений до тех, которые являются преференциальными в господствующей идеологии. Закрытие обеспечивает натурализацию и абсолютизацию моноакцентных идеологических конструкций, в результате чего они превращаются в нормы здравого смысла и становятся предпосылкой любого мыслительного акта. Таким образом формируется «гегемонистский культурный порядок», обеспечивающий легитимацию существующего положения вещей на уровне дискурса как естественного, неизбежного и само собой разумеющегося. Однако этот жестко структурированный, асимметричный и неэквивалентный по отношению к массам дискурсивный порядок все-таки не является всеобъемлющим. Его гегемония - это гегемония в грамшианском понимании этого термина, т.е. постоянно оспариваемое и нуждающееся в постоянном закреплении господство.
Основным местом борьбы за идеологическую гегемонию для С. Холла является сфера декодирования посланий, а не сфера их кодирования. Именно в процессе декодирования осуществляется «семантическая герилья» против господствующей идеологии путем переосмысления преференциальных смыслов, заложенных в послание отправителями. Она возможнапотому,что «не существует неизбежной зависимости между кодированием и декодированием: первое может попытаться навязать свои предпочтения, но не в состоянии предписать или гарантировать последнее, которое имеет собственные условия существования» (10). Между кодированием и декодированием возможен и регулярно возникает разрыв, а процесс массовой коммуникации является систематически искаженным процессом. Этот разрыв объясняется не особенностями субъективного восприятия членов аудитории а тем положением, которое они занимают в социальной иерархии, особенно когда это положение - подчиненное.
С. Холл выделил три возможных варианта соотношения кодирования и декодирования в процессах массовой коммуникации.
Во-первых, возможна ситуация, когда между кодированием и декодированием существует полное соответствие и процесс соответствует идеалу совершенно неискаженной коммуникации. Характерно, что для С. Холла полное понимание и совершенно неискаженная коммуникация - это худший из возможных вариантов, поскольку они означают, что индивид полностью вписан в гегемонистский культурный порядок и оперирует исключительно господствующими кодами. В этом случае успешно осуществляется идеологическая интерпелляция по Л. Альтюссеру, и индивид превращается в идеологически сконструированного субъекта.
Например, тот, кто осуществляет декодирование американских телесериалов в прямом соответствии с замыслом кодировщиков, оказывается на позиции белого мужчины, принадлежащего к среднему классу, европейца, разделяющего традиционные моральные нормы, т.е. имеющего гетеросексуальную ориентацию. Это означает, что если на самом деле он является женщиной, или рабочим, или не-европейцем, или человеком нетрадиционной сексуальной ориентации (или всем этим сразу), то средства массовой информации совершают над ним акт насилия, включая его во враждебный ему культурный порядок.
Полное слияние с той идеальной субъектной позицией, которую навязывают членам аудитории средства массовой информации, вознаграждается «удовольствием от узнавания». Как формулирует это один из виднейших представителей Бирмингемской школы Дж. Фиск, занимая навязываемую средствами информации гегемонистски-доминирующую позицию, мы испытываем «идеологическое наслаждение от того, что мы еще раз убеждаемся, что наша доминантная идеологическая практика работает: и значения реальности, и порождаемая ими наша субъективность кажутся имеющими смысл» (11). Тем самым обеспечивается спонтанное согласие членов аудитории с существующим положением вещей.
К счастью, случаи, когда члены аудитории занимают «гегемонистски-доминирующую позицию» (словообразование самого С. Холла), достаточно редки. Гораздо чаще соответствие между кодированием и декодированием является только частичным и достигается в результате переговоров, так что получившийся культурный порядок можно также определить как «переговорный». Суть переговорного процесса состоит в том, что в процессе декодирования член аудитории «признает легитимность гегемонистских определений на высшем (общем) уровне, но на более ограниченном, ситуативном уровне исходит из собственных оснований»(12) и действует методом исключения из правила. Тем самым у членов аудитории сохраняется возможность получать удовольствие от узнавания и верить в осмысленность существующего порядка вещей, но в то же время они отказываются полностью соответствовать той конструкции субъекта, которую им предлагают, и далеко не однозначно реагируют на интерпелляцию.
Иными словами, члены аудитории, в целом сохраняя лояльность господствующей идеологии, осмысляют определенные события в духе, противоречащем этой идеологии, но соответствующем их собственной социальной позиции, т.е. исходят из корпоративных соображений. Возникающие при этом противоречия, как правило, не осознаются, поскольку переговорная логика всегда является ситуативной и не выходит за пределы данной ситуации (13). Например, рабочий может полностью разделять буржуазные представления о рыночной экономике и соглашаться с тем, что «для того, чтобы уменьшить инфляцию, необходимо уменьшить объем ничем не обеспеченной денежной массы». Однако это отнюдь не означает, что он согласится с навязываемым ему средствами массовой информации негативным отношением к забастовщикам, которые добиваются повышения заработной платы, т.е. роста ничем не обеспеченной денежной массы. В результате интерпретация таким рабочим информационных сюжетов о забастовщиках будет расходиться с той интерпретацией, которая была изначально заложена в сюжет производителями посланий.
Таким образом, хотя кодирование было осуществлено исходя из гегемонистски-доминирующей позиции, декодирование осуществляется на основе «переговорно-корпоративной позиции» (еще одно словообразование С. Холла). Такое декодирование может восприниматься производителями посланий просто как недопонимание (например, недопонимание недостаточно образованными людьми механизмов роста цен), но на самом деле оно является одной из разновидностей семантической герильи против гегемонистского культурного порядка.
Декодирование может носить и радикальный характер, то есть осуществляться с позиций прямо противоположных господствующей идеологии. В этом случае член аудитории деконструирует гегемонистский культурный код и конструирует послание заново в оппозиционном коде. Декодирование с радикально-оппозиционных оснований происходит тогда, когда член аудитории меняет акцентуацию знака, например, превращает «общечеловеческое» в «классовое», «нормальное» в «патриархатное» и т.п. Это означает, что он отказывается испытывать удовольствие от узнавания, то есть производит денатурализацию идеологии, разоблачает ее претензии на общезначимость и перестает воспринимать предписанную ему позицию в социальной структуре как нормальную, естественную и непротиворечивую.
Классический пример радикальной семантической герильи приводит Д. Морли. Наблюдая за обитателями ночлежки, этот исследователь обратил внимание на то, что, развлекаясь просмотром американских боевиков, они неизменно прекращали просмотр в тот момент, когда герой оказывается на волоске от гибели, а злодей вот-вот восторжествует. Оказалось, что в ходе просмотра они идентифицировали себя именно со злодеем и радикально переосмысляли боевик, так что вместо утверждения господствующих ценностей происходило утверждение ценностей прямо им противоположных: то, что обозначалось в боевике как «хаос», получало значение «порядок» и т.п. Очевидно, что, когда события, которые обычно декодировались большинством аудитории с договорно-корпоративной позиции, начинают декодироваться с радикально оппозиционных позиций, у семантической герильи есть все шансы перерасти в полноценный политический и социальный кризис. Собственно, главная задача последователей Бирмингемской школы состоит именно в том, чтобы научить аудиторию занимать радикально-оппозиционную нишу.
Как видим, в «культурных исследованиях» аудитория активным, в высшей степени диверсифицированным субъектом коммуникативного процесса, активно занятым производством дискурса.
В то же время отправители посланий выступают в качестве агентов идеологического аппарата, транслирующих гегемонистский идеологический код массовой аудитории, поскольку профессиональные коды производителей посланий, определяющие форму этих посланий, детерминированы господствующими идеологическими кодами, и их дискурсивные практики принципиально несамостоятельны.
С. Холл и его последователи разделяют постулат М. Бахтина (и Н. Марра) о том, что «область идеологии совпадает с областью знаков»(14) . Процессы кодирования посланий отправителями описываются С. Холлом с помощью следующей формулы: «в определенные моменты... происходит конституирование [темы] посредством символических средств по общим правилам языка»(15). При этом подчеркивается, что язык полностью детерминирован социальными структурами и одновременно являетсяинструментом, с помощью которого эти структуры воспроизводятся и поддерживаются. Поэтому «конструирование темы по общим правилам языка» тождественно ее идеологическому конструированию.
Аналогичная логика характерна и для другого крупного исследователя Бирмингемской школы - Дж. Хартли. С одной стороны, Дж. Хартли определяет процесс массовой коммуникации как процесс автокоммуникации, т.е. коммуникации культуры с самой собой. Но с другой - сама культура является для него синонимом идеологии, поскольку идеологическая гегемония - это процесс трансляции классовых отношений в факты культуры. Язык средств массовой информации находится в отношении метонимии к языку в целом. Иными словами, это часть, которая представляет целое, но представляет его с точки зрения доминантного культурного порядка, так что все альтернативные позиции вытесняются за пределы массовой коммуникации или допускаются в ней лишь постольку, поскольку они совместимы с доминантным порядком. Это означает, что производители посланий, в отличие от их получателей, в принципе неспособны к семантической герилье и занимаются только «воспроизводством идеологического дискурса в сфере своей компетенции» (16).
В то же время сторонники Бирмингемской школы признают наличие у работников средств массовой информации собственной сферы компетенции, то есть того, что, наряду с общеидеологическими, они применяют и профессиональные коды. Однако эти коды используются исключительно для дополнительной кодировки посланий, которые уже были закодированы с помощью гегемонистского культурного кода. На первый взгляд профессиональный код относительно независим от гегемонистского кода, поскольку он оперирует на уровне технических приемов и практических навыков (например, оператор стремится подобрать удачный визуальный ряд, репортер - собрать оперативную информацию и т.п.). Однако на самом деле профессиональный код существует в пределах гегемонистского культурного кода, поскольку он вырабатывается внутри идеологического аппарата агентами этого аппарата.
В целом сторонники Бирмингемской школы исходят из того, что наличие у производителей посланий профессиональных кодов только закрепляет гегемонистский культурный порядок - «профессиональные коды способствуют воспроизводству гегемонистских определений именно потому, что они открыто не смещают свои операции в направлении доминирующей идеологии: в силу этого идеологическое производство осуществляется неумышленно, бессознательно, как бы «за спиной» (17). Получается, что каких бы убеждений на сознательном уровне ни придерживался журналист, сам факт использования им профессиональных дискурсивных практик уже превращает его в буржуазного журналиста.
Подчеркнем, что С. Холл построил свою теорию дискурса, опираясь не столько на эмпирические данные, сколько на внутреннюю логику марксизма в его позднем, грамшианском и фукольтианском варианте. Попытка Д. Морли осуществить верификацию данной теории методами прикладной социологии не увенчалась особым успехом, так как довольно быстро обнаружилось, что декодирование - это не единый акт чтения текста, а целый набор процессов, включающий в себя концентрацию внимания на послании, определение его значимости, понимание послания, его интерпретацию и реакцию на него и т.п., причем все эти процессы могут осуществляться одним и тем же членом аудитории, оказавшимся перед экраном. Главным недостатком модели кодирования-декодирования, с точки зрения ее эмпирической верификации, оказалось то, что в ней «отсутствует четкая грань между пониманием-непониманием знаков и согласием-несогласием с теми значениями, которые генерируются этим знаками» (18) .
Однако появление Интернета и формирование виртуального пространства создали ситуацию, когда сложные теоретические построения основоположника «культурных исследований» обрели непосредственную наглядность, благодаря интерактивному характеру нового средства коммуникации. Интернет дал возможность получателям посланий, которые располагают достаточной культурной компетентностью, чтобы преодолеть все описанные Д. Морли барьеры, осуществлять семантическую герилью в публичном виртуальном пространстве форумов, чатов и блогов. Теперь любой отправитель «закрытого» послания, закодированного в соответствии с гегемонистским культурным кодом, может напрямую столкнуться и с переговорным, и с радикально-оппозиционным декодированием этого послания.
Учитывая, что нормы сетевого этикета только складываются, и далеко не все считают себя обязанными им следовать, не вызывает удивления, что радикально-оппозиционное декодирование зачастую приобретает форму «флуда», когда полное неприятие соответствующей позиции выражается в намеренно оскорбительной и грубой форме. Хотя большинство форумов и чатов вводит особые ограничения для флудеров, и даже исключает их из общения, само существование флуда, с точки зрения культурных иследований, свидетельствует не столько о невоспитанности части сетевой аудитории, сколько о ее нежелании мириться с гегемонистским культурным порядком и принятыми в нем нормами общения.
То, что хамство и грубая брань одобряются как образцы радикально-оппозиционного дискурса, не должно вызывать удивления. В культурных исследованиях в полной мере работает известный марксистский парадокс, согласно которому чем профессиональнее работают средства массовой информации, тем хуже для аудитории, верен и на этом уровне: профессионализм работников средств массовой информации оказывается только еще одним (и самым коварным) способом борьбы за идеологическую гегемонию.
Так, один из наиболее известных последователей С. Холла Дж. Фиск в свое время доказывал, что таблоиды (иначе «желтая» или «бульварная» пресса) оказывают на массы гораздо более позитивное воздействие, чем престижные качественные издания, потому что размещаемые в таблоидах сенсационные сообщения легче поддаются истолкованию с переговорно-корпоративной позиции, чем аналитические статьи и объективные репортажи, которые публикуют элитарные издания. Это происходит потому, что сенсация предполагает оппозицию нормальному порядку вещей и, следовательно, подрыв официального порядка. Такого рода сообщения не претендуют на полную достоверность и, следовательно, интерпеллируют к скептическому субъекту, который колеблется между верой и неверием, потому что «видит всех насквозь» и не желает, чтобы его провели. В то же время, претензия элитарных изданий на правдивость и объективность своих сообщений (и следование профессиональным критериям, гарантирующим эту правдивость и объективность) представляет собой политический акт, направленный на то, чтобы дисциплинировать своих читателей, превратить их в «верующих субъектов» и тем самым заставить их занять подчиненную позицию по отношению к властям предержащим.
Иными словами, «желтая пресса» лучше элитарных изданий, потому что она имеет менее жесткие профессиональные критерии: журналисты таких изданий «не предпринимают никаких усилий для того, чтобы представить свою информацию как объективный набор фактов в неизменной вселенной; для них информация является не эссенциалистской характеристикой познавательной системы, а процессом, который находится в политическом отношении ко всем другим видам знания» и противостоит всему официальному и нормальному (19).
Естественно, «желтая пресса» не идеальна, поскольку она не позволяет своим читателям занять радикально-оппозиционную нишу и консервирует их на переговорно-корпоративной позиции. В этом смысле популярная пресса заметно уступает радикальным изданиям, напрямую побуждающим свою аудиторию к семантической (и не только семантической) герилье. Однако она имеет перед такими изданиями явное преимущество - большие тиражи.
Учитывая, что аудитория, с точки зрения последователей Бирмингемской школы, активна, в то время как производители посланий просто перекодируют с помощью мнимо независимых профессиональных кодов господствующую идеологию, можно было бы предположить, что в исследованиях сторонников этого направления главное внимание уделяется именно тому, как аудитория трансформирует гегемонистский культурный порядок. Однако на самом деле основное внимание уделяется именно анализу дискурса посланий, и прежде всего - тому, как осуществляется идеологическая гегемония на уровне технических приемов. Именно этой проблеме посвящены основные работы С. Холла, Дж. Хартли, Дж. Фиска, А. Макробби и других менее известных представителей Бирмингемской школы. При этом поле «культурных исследований» постепенно все более расширялось, втягивая в себя не только новости и другие информационные жанры, но и «мыльные оперы», телевизионные шоу, спортивные передачи и прочие популярные жанры, так что от изучения посланий, имеющих явное идеологическое содержание, сторонники Бирмингемской школы перешли к изучению посланий, в которых это содержание становится все более и более скрытым. При этом каждое отдельное послание описывалось и описывается особо (по схеме, предложенной Р. Бартом в «Мифологиях»), что придает работам сторонников Британской школы некоторую хаотичность. Впрочем, разнообразие объектов исследования не влечет за собой разнообразия выводов, поскольку рано или поздно исследователь обнаруживает в своем объекте явные признаки гегемонистского культурного порядка.
Из всего сказанного очевидно, что основной задачей исследователей Бирмингемской школы является, так сказать, «академическая герилья» - разоблачение господствующей идеологии с позиции тех, за счет кого осуществляется доминирование и кто способен противопоставить ему стратегии радикального переосмысления. Это означает, что точка зрения исследователя - не нейтральная, а радикально-оппозиционная. Эпатирующее заявление Дж. Фиска о том, что для понимания подлинной природы американских СМИ надо быть не белым мужчиной, а черной женщиной, желательно нетрадиционной сексуальной ориентации, показывает, как мыслится наиболее эффективное решение исследовательской задачи. Однако как бы легко ни поддавались критике массовая культура и средства массовой информации с радикально-оппозиционной точки зрения, такая критика всегда оказывается замкнутой в рамках текста.
При этом внешние критерии, позволяющие оценить качество этой критики, просто отсутствуют: при всем желании трудно найти достаточное количество черных лесбиянок из низших слоев общества, способных выступить в роли независимых критиков весьма сложных текстов Дж. Фиска и других исследователей Бирмингемской школы, а высказывания других, более благополучных авторов всегда могут быть отвергнуты как буржуазные. В результате С. Холл даже был вынужден критиковать своих последователей за текстоцентризм: увлечение интерпретацией текстов в отрыве от социокультурного контекста, в котором эти тексты производятся, и сведение проблем власти и политики исключительно к вопросам языка.
Таким образом, анализ взаимодействия аудитории и СМИ как «семантической герильи» дискурсивных практик, порождает серию неустранимых парадоксов и противоречий, преодолеть которые «культурным исследованиям» пока не удается.
Примечания:
1. Иначе это научное направление называют Бирмингемской школой, поскольку оно сложилось в Центре по современным культурным исследованиями Бирмингемского университета (BSCS).
2 . On Postmodernism and Articulation. In interview with Stuart Hall. Ed. By L. Grossberg// Critical Dialogues in Cultural Studies. L.; N.Y.: Routledge, 1996. Р. 137. Кстати, С. Холл был не в восторге и от проведенного М. Фуко различия между дискурсом и идеологией
3. Грамши А.Тюремные тетради. Ч. 1. М. Политиздат, 1991. С. 332.
4. Грамши А.. Указ. соч. С. 43.
5. См.: Грамши А.. Тюремные тетради. Ч. 1. С. 34 - 35.
6. Приведем определение репрезентации, данное С. Холлом в учебных целях: «В основе производства значений в языке лежит отношение между «вещами», концепциями и знаками. Процесс, который связывает эти три элемента воедино, и есть то, что мы называем репрезентацией» (Hall S. The Work of Representation // Representation: Cultural Representations and Signifying Practices. L., Thousand Oaks, New Dehli: SAGE Publications , 1997. Р. 19).
7. Hall S. The Work of Representation. Р. 23.
8.Волошинов.Философия и социология гуманитарных наук. СПб.: Аста-Пресс, 1995. С. 236. Весьма показательно, что из всех работ бахтинского круга британские ученые выбрали наиболее ортодоксальную с марксистской точки зрения.
9.Там же. С.236
10. Hall S. Encoding/Decoding // Media and Cultural Studies. Key Works. L., Blackwell Publishers. 2001. Р. 173.
11. Fiske J. Television Culture.L.;N.Y.: Methuen &Co Ltd, 1987. Р. 51.
12.Hall S. Encoding/ Decoding , . 175.
13. Отметим близость данного утверждения к одному из основных тезисов социальной феноменологии о ситуативности повседневного мышлении..
14. Волошинов В.Философия и социология гуманитарных наук. С. 222.
15.Hall S. Encoding/Decoding in the Television Discourse. Birmingham, 1973. Р. 3.
16. Hartley J. Understanding New. L.: Routledge, 1995. Р. 62.
17 Hall S. Encoding/Decoding // Media and Cultural Studies, Р. 174.
18. Morley D. Television, Audiences and Cultural Studies. L.,N.Y.: Routledge, 1992. Р. 121.
19. Fiske J. Popularity and the Politics of Information// Journalism and Popular Culture. L., 1992. Р. 54.
О.Ф.Русакова, Е.В.Ишменев
КРИТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС-АНАЛИЗ
Под критическим дискурс-анализом (сокращенно КДА) подразумевается весьма популярное и широкое научное течение, фокусирующее внимание главным образом на властно-политической и идеологической природе дискурса и делающее предметом исследования реализуемые в дискурсах отношения подчинения, неравенства, дискриминации.
Ведущими представителями КДА являются Мишель Пешо (Michel Pecheux), Норман Фэркло (Norman Fairclough), Рут Водак (Ruth Wodak), Лили Чоулиораки (Lilie Chouliaraki), Тьон А. ван Дейк (Teun A. Van Dijk), Пол Чилтон (Paul Chilton), Кристина Шафнер (Christina Schäffner), Гюнтер Кресс (Gunter Kress) .
Представители КДА изначально рассматривают свои дискурс-теории как методологический инструментарий, предназначенный для критического разоблачения закодированных в дискурсивных практиках отношений социального доминирования и дискриминации.
Дискурс в КДА трактуется как коммуникативный ресурс, способствующий формированию и воспроизводству неравного распределения власти между социальными группами.
Дискурсивные практики анализируются с позиции производимых ими идеологических эффектов: они формируют и воспроизводят неравенство в социальных отношениях, создают идентичности путем позиционирования и категориальной классификации групп и людей.
Дискурс в КДА рассматривается как определенный способ доминирования и контроля в обществе. Важной составляющей критического дискурс-анализа является признание изменчивости социальных норм и регуляций, которая выступает следствием трансформации дискурсных практик.
Занимаясь выявлением властных отношений в дискурсе, представители КДА определяют власть как производительную силу, появляющуюся в результате усвоения и признания некоторого типа языка участниками социальных взаимодействий.
Главная особенность КДА, отличающая данное направление от других дискурс-теорий, заключается в том, что его представители сознательно встают на сторону борьбы подавляемых и угнетаемых социальных групп против групп, продуцирующих и воспроизводящих репрессивные дискурсы.
Все возрастающий исследовательский и общественный интерес к КДА в последние годы объясняется рядом факторов. Одним из них является появление в политической жизни новых социальны
От редакции: Одним из важнейших принципов интеллектуального самоопределения проекта культурных исследований (Сultural Studies ) стала критика дисциплинарной организации современного гуманитарного знания и образования. В данной статье предпринята попытка проанализировать изменения в рефлексии о дисциплинарности, обусловленные произошедшей в 1980–1990-е годы интенсивной экспансии Cultural Studies в пространство академии. Эта рефлексия, проистекающая из критической оценки состояния этой области знания, свидетельствует о попытках заново определить место культурных исследований в академическом пространстве и найти продуктивные стратегии реализации критических функций этого направления.
Образ кометы не случайно появился в заглавии этого текста . В рефлексиях о судьбе Cultural Studies , культурных исследований, очень сильно ощущается временнáя конъюнктура. Прежде всего, перед нами область знания, достаточно молодая по сравнению с теми гуманитарными дисциплинами, которые мы уже привычно именуем «традиционными». В течение очень небольшого по историческим меркам периода 1980–2000-х годов Cultural Studies пережили подъем, имевший характер интеллектуального бума. Однако связанные с ним надежды на принципиальное обновление гуманитарного знания и университетского преподавания довольно быстро сменились разочарованием и ощущением исторической неудачи. Обращенность к современности, открытость, противопоставляемая ригидности и замкнутости сложившихся дисциплин, не стали залогом успешной академической самореализации Cultural Studies . Их вхождение в образовательное пространство носило внутренне противоречивый характер, будучи связано с критикой воспроизводства знания в университетах. Все это спровоцировало дискуссии, причем в таком количестве, в каком их, возможно, не вызывала никакая другая область знания. Их предметом становились как обоснованность высказываемой критики, так и позиция, с которой она могла быть произведена. Обсуждались самые разные аспекты академического статуса культурных исследований: соответствие знания, производимого исследователями в этой области, академическим стандартам, обоснованность их претензий на определение научного фронтира, укорененность в организационной системе высшей школы и т.д. С учетом остроты этих споров, приступая к характеристике Cultural Studies , необходимо быть особенно внимательным к происхождению тех или иных оценок этой традиции, к прояснению того, какое представление об этом явлении стоит за той или иной позицией, выступают ли культурные исследования объектом позитивной или негативной идентификации, в каком контексте они рассматриваются.
Специфическое значение это имеет и для отечественной науки. Рецепция Cultural Studies до последнего времени не носила в России систематического характера, будучи, как отмечает Виталий Куренной, частично растворена (а я бы сказал - потеряна) «в смутном и фрагментированном понятии “постмодернизма”» . Парадоксальным образом отечественная культурология в целом очень слабо участвовала в трансляции достижений «культурного поворота». Пожалуй, большую роль в этом процессе сыграли такие дисциплины, как история и антропология. В ситуации дефицита содержательных дискуссий по поводу задач культурологии основным предметом обсуждения был идеологический характер производимого в рамках этой области знания . Исследовательская программа культурных исследований была представлена лишь в рамках отдельных образовательных программ и единичных публикаций, причем осмысление специфики этой программы до последнего времени по-настоящему так и не было предпринято . Значимым событием в процессе ее рецепции стал специальный выпуск журнала «Логос», где были опубликованы переводы ключевых текстов, принадлежащих перу ее зачинателей - Реймонда Уильямса, Стюарта Холла, Ричарда Джонсона, а также основательная и вместе с тем провокативная статья Виталия Куренного, посвященная характеристике британской традиции культурных исследований .
Признавая наследие этой исследовательской программы в ряде отношений актуальным и современным, в оценке нынешнего состояния этой области знания автор статьи склонен солидаризироваться с экспертами, констатирующими ее упадок, выхолащивание и утрату потенциала критической рефлексии . Аргументы в пользу этой точки зрения, безусловно, заслуживают подробного обсуждения, которое выходит за рамки задач этой статьи. Для меня скорее важен вопрос об интерпретации такой критики. Она, на мой взгляд, может быть, во-первых, симптомом негативной самоидентификации по отношению к культурным исследованиям; во-вторых, формой критической саморефлексии самих представителей этого направления . И если это так, то, возможно, настоящее и будущее Cultural Studies , а равно научное творчество отдельных исследователей и сообществ, идентифицирующих себя с этим направлением, не так уж безнадежны. Хотелось бы надеяться, что усилия по рецепции культурных исследований, манифестацией которых стал упомянутый спецвыпуск журнала «Логос», проторят путь к содержательному обсуждению работ не только «классиков», но и «современников», а также будут способствовать устранению разрыва между российскими культурологами и международным сообществом исследователей культуры, представленным целым пулом исследовательских центров, журналов, конференций и т.д.
В этом тексте я хотел бы обратиться к анализу дискуссий об академической самоидентификации Cultural Studies . Важное место в этих дискуссиях, инспирированных потребностью постоянного переосмысления исследователями культуры оснований своей работы и переопределения перспектив своего существования, занимает тема отношения к дисциплинарной организации науки и образования . Объектом моего анализа будут преимущественно работы 1990–2010-х годов, позволяющие составить представление о том, как осмысление дисциплинарного статуса связано с изменением интеллектуальных ориентиров и институционального положения Cultural Studies , а также с трансформацией университетской среды и ее социального и культурного окружения. Учитывая обвинения культурных исследований в различных интеллектуальных пороках - теоретическом эклектизме, политической ангажированности, популизме и т.д., мне представляется важным не только продемонстрировать внутреннюю неоднородность этого сообщества и озабоченность его представителей проблемой соответствия знания о культуре задачам и стандартам научного анализа, но также указать на вклад этих представителей в осмысление форм организации производства и трансляции знания в современном университете. Предлагаемое исследование не может претендовать на полноту ни в плане охвата материала, массив которого, с учетом продолжающейся интернационализации культурных исследований, становится труднообозримым, ни с точки зрения подробности освещения истории движения, анализ которой сегодня переходит уже из области актуальных дискуссий в историко-научную плоскость . Имея своей целью выявление основных стратегий самоописания, сформировавшихся в пространстве культурных исследований, я вынужден пренебречь анализом специфики этих стратегий, связанной с теми или иными локальными контекстами и разными периодами развития этой области знания.
Эскиз истории дисциплины
В контексте проблематики дисциплинарности меня будут интересовать не столько интеллектуальные истоки и политические контексты возникновения этого движения, сколько трансформация институциональных рамок и ориентиров работы его участников, основные вехи которой я и попытаюсь зафиксировать. Отправной точкой в истории культурных исследований, как известно, было создание в 1965 году Бирмингемского центра современных культурных исследований, который функционировал также и в качестве учреждения постдипломного образования . Деятельность центра никогда не была замкнута в рамках университета. Исследователи истории Cultural Studies неоднократно подчеркивали значимую как в культурном, так и в финансовом отношении связь бирмингемского центра с издательством “Penguin”. Приоритетным направлением деятельности издательства, с которым с 1950-х годов тесно сотрудничал первый директор центра Ричард Хоггарт, был выпуск недорогих изданий интеллектуальной литературы .
Центр культурных исследований существовал при факультете литературоведения (English Studies ). В своей инаугурационной речи по поводу открытия центра Хоггарт указывал на необходимость для литературоведения как академической дисциплины «вступить в более активные отношения с современностью». Как отмечает Норма Шульман, объектом критики английского исследователя выступали присущие этой области знания элитизм, разделение высокой культуры и реальной жизни, истории и настоящего, теории и практики . Вместе с тем Хоггарт представлял Cultural Studies и как междисциплинарный проект. Уже в 1960-е годы он писал о том, что наряду с литературоведением и литературной критикой пространство этой области знания включает в себя историческую и философскую составляющую, с одной стороны, и социологическую - с другой .
В 1970-е годы, в период пребывания на посту директора Стюарта Холла, развитие Cultural Studies как междисциплинарного проекта вошло в новую стадию. Она характеризовалась интенсивным диалогом и с традиционными дисциплинами, и с новыми междисциплинарными феноменами, такими как структурализм или феминизм. Ричард Джонсон отмечал, что это расширение интеллектуального горизонта существенно изменило конфигурацию знания о культуре, представление о культурных иерархиях, взаимодействии субъекта и объекта познания, способы позиционирования по отношению к другим дисциплинам и т.д. . В духе нараставших тенденций фрагментации знания была перестроена и организация исследовательской работы в центре. Теперь она сосредоточилась в рамках тематически ориентированных групп, таких, например, как группа по женским исследованиям, группа по исследованиям народной памяти и т.д.
Вторая половина 1970-х - начало 1980-х годов стали временем, с которым связывают рост влияния Cultural Studies в академическом мире. В этот период складывается сообщество исследователей, работы которых сформировали облик этой исследовательской традиции . Выходит в свет целый ряд коллективных трудов, с которыми будет ассоциироваться деятельность Центра . Более интенсивным становится процесс инкорпорирования Cultural Studies в университетское пространство. Специфика этого процесса была связана с тем, что, как отмечает Дэвид Инглис, в Британии соответствующие отделения чаще создавались в бывших политехнических университетах и реже - в старых университетах, по причине того, что там были сильны позиции социологии . Экспансию Cultural Studies исследователи связывают также и с другими ориентированными на изучение массовых коммуникаций междисциплинарными институциями, такими как Центр исследований телевидения в Лидсском университете, Центр исследований массовой коммуникации в Лестерском университете, Программой медиаисследований в Вестминстерском университете и т.д. . Вместе с тем оформление Cultural Studies открыло дорогу институционализации более специализированных и разнообразно структурированных областей исследований культуры (таких как Media Studies , Cinema Studies , Memory Studies , Postcolonial Studies , Reception Studies и т.д.) .
В этот же период начинают выходить журналы, представляющие данное поле исследований: Social Text (с 1976 года), Critical Inquiry (с 1974 года), Media, Culture and Society (с 1979 года) и, наконец, Cultural Studies (c 1986 года). С 1980-х годов этот корпус существенно пополняется и, по мнению Тоби Миллера, структурируется главным образом вокруг двух типов изданий - «журналов направления» и «профессиональных журналов». Первый тип - это издания, ориентирующиеся на политические проекты и актуальную повестку дня, провозглашающие идею социальных интервенций и претендующие на влияние поверх дисциплинарных границ. Второй - это журналы, связанные с дисциплинами и профессиональными ассоциациями, участием в которых определяется состав редколлегии и круг авторов журнала. В этих изданиях действует механизм двойного слепого рецензирования, оценки материалов по критериям фальсифицируемости и соответствия дисциплинарным стандартам. Как отмечает Миллер, некоторые из влиятельных в этой дисциплине изданий (примерами могут быть Continuum. Journal of Media & Cultural Studies , Cultural Studies , International Journal of Cultural Studies ) представляют собой промежуточные случаи, связанные с переходом из первой категории во вторую или совмещением принципов отбора материалов и организации издания, характерных для двух категорий .
Следующим этапом академической экспансии Cultural Studies стало возникновение на рубеже 1980–1990-х годов специализированных бакалаврских программ. Данный процесс, вкупе с изменениями идеологического климата и коммуникативной ситуации, сформировал к началу XXI века нового потребителя интеллектуальной продукции тех преподавателей и исследователей, которые работали в этой области. Если в 1970-х годах, как отмечает Джон Хартли, аудиторию составляли «преимущественно взрослые мужчины, имеющие радикальные политические воззрения или являющиеся убежденными социалистами, политическими активистами или интеллектуалами», то в начале 2000-х годов потребитель интеллектуальной продукции исследователей культуры - это преимущественно человек «более юный, феминизированный, толерантный к различным этносам и мультикультуралистски ориентированный, а по своей институциональной принадлежности относящийся к студентам» .
Еще одной важнейшей тенденцией трансформации пространства Cultural Studies на этом этапе стала его интернационализация. Наиболее значимой ее составляющей было распространение культурных исследований в англоязычном мире. По мнению Уилла Строу, оно репрезентировало поворот внутри ряда гуманитарных дисциплин, однако если в Америке социальные науки сыграли в этом повороте достаточно незначительную роль, то в Австралии, в ситуации более проницаемых границ между дисциплинами, социология и культурные исследования взаимодействовали гораздо теснее и образовывали разнообразные сочетания . А в Австрии и Германии, как отмечает Роман Хорак, Cultural Studies не сформировались в том виде, как это произошло в англоязычном мире. По мнению исследователя, препятствием для утверждения их академического статуса оказалась их связь с теориями Франкфуртской школы. В силу этого рецепция теорий Бирмингемской школы происходила в основном вне университетов - в рамках институций, связанных с педагогикой и социальной работой. В университетской же среде работы представителей Cultural Studies были преимущественно востребованы сообществами исследователей молодежных движений и субкультур . Результатом интернационализации было появление множества локальных и национальных версий культурных исследований: French Cultural Studies , Spanish Cultural Studies , African Cultural Studies , Australian Cultural Studies и т.д. . В рамках этих направлений осуществляется не только осмысление (а в некоторых случаях - кристаллизация) местных культур, но и рефлексия в отношении выдвинутых в британских (и, шире, англоязычных) исследованиях моделей взаимодействия культуры и власти, публичной сферы и т.д. .
Развитие культурных исследований в каждом локальном контексте было обусловлено особенностями соответствующих дисциплинарных конфигураций, соотношением между активностью отдельных исследователей, доступными им академическими траекториями и деятельностью разнообразных сообществ, довольно сильно отличавшихся по своим интеллектуальным ориентирам, географической привязке и институциональным позициям . Значимым параметром интернационализации дисциплины стала полемика по поводу ее интеллектуальной генеалогии. Как свидетельствует Дэвид Инглис, в Америке, где доминируют традиции текстуального анализа, Реймонд Уильямс и Ричард Хоггарт воспринимаются как принадлежащие к экзотической первоначальной стадии становления Cultural Studies , тогда как подлинно актуальная традиция связывается с работами постструктуралистов, таких как Ролан Барт и Жак Деррида .
Академическая институционализация культурных исследований, как уже было отмечено выше, носила противоречивый характер. Особенно показательной в этом смысле является экспансия Cultural Studies в американских университетах. С одной стороны, по мнению некоторых исследователей, именно в Америке культурные исследования в полной мере состоялись как академическая дисциплина: там сосредоточено наибольшее количество исследователей, ассоциирующих себя с этой областью знания, выпускается большинство журналов, представляющих дисциплину, а продвижение на американском книжном рынке является главным критерием успеха изданий по этой тематике. С другой стороны, именно с американским опытом развития Cultural Studies в большей степени связано разочарование в отношении тех радужных перспектив, которые рисовались многим участникам этого движения на рубеже 1980–1990-х годов . Оно связано не только с ослаблением критической составляющей в работах исследователей культуры, но также и с невысокой степенью проникновения в систему образования. Так, в 2002 году Пол Макьюен характеризовал Cultural Studies как «криптодисциплину» (“hidden discipline”), слабо представленную в структуре университетов, отсутствующую в университетских рейтингах и справочниках, которые публикуются различными агентствами . По оценкам Майкла Берубе и Грэма Тернера, эта ситуация продолжает оставаться актуальной и для конца 2000-х - начала 2010-х годов: по данным Тернера, в 2000 американских университетов представлено лишь около 20 магистерских программ по Cultural Studies . Кроме того, по мнению Берубе, культурные исследования не оказали какого-либо значительного влияния ни на другие дисциплины, ни на систему трансляции знания, которая не стала под их влиянием более демократичной и эффективной .
Весьма противоречиво сложилась и судьба самого Бирмингемского центра культурных исследований. Уже в конце 1980-х годов он оказался перед угрозой поглощения факультетом английской литературы . В результате мобилизации ресурсов произошло его преобразование в отделение культурных исследований и социологии, созданное на месте факультета социологии. Однако в 2002 году отделение было в одночасье расформировано, а преподаватели распределены по различным кафедрам и факультетам университета . Ни развитие проекта культурных исследований, ни распространение идеи междисциплинарности не смогли предотвратить уничтожения этого организационного «очага».
Критика дисциплинарности
Критика дисциплинарности в работах представителей Cultural Studies органически вырастала из формулируемой ими программы культурного анализа, ориентированной на выработку более широкого и всеобъемлющего понимания культуры и на критический анализ текущей ситуации. Одним из удачных определений этой программы можно считать характеристику, предложенную Джоном Хартли:
«Что представляли собой культурные исследования? Это была философия полноты. Это были: исследования, посвященные изучению разрастающегося разнообразия человеческой деятельности (в период нарастающей глобализации, корпоративной экспансии и технологической опосредованности этой деятельности); ансамбль концепций, связанных с проблемами власти, значения, идентичности и субъективности в современных обществах; совокупность усилий, направленных на обнаружение и реабилитацию маргинальных, притесняемых и отброшенных на обочину регионов, идентичностей, практик и средств коммуникации; критическое предприятие, посвященное подрыву, децентрализации, демистификации и деконструкции здравого смысла, поддерживающего доминирующие дискурсы; практика активной включенности в интеллектуальную политику - производство различий внутри идей, по отношению к идеям, посредством идей. Это было также и издательское предприятие, сформированное деятелями культуры - как в академической сфере, так и в печатной индустрии. Культурные исследования были тем, чем их считали те, кто их практиковал и публиковал» .
В этой характеристике представляются важными несколько моментов. Прежде всего, она указывает на то, как трансформировалась в рамках культурных исследований марксистская традиция критики современного общества. Важной рамкой социально-критического анализа культуры в 1990–2000-е годы становится проблематика глобализации и корпоративности. Еще более существенным моментом является превращение марксистской критики идеологии в программу анализа репрезентации. Одним из основополагающих принципов программы Cultural Studies становится критика доминирования экономики и политики над культурой. Последняя начинает определяться как целостный образ жизни (“way of life”). В этой универсализирующей логике культура как предмет исследования лишается своего инструментального характера. Автономизация культуры как объекта изучения, утверждение самостоятельного значения ценностей и символических систем приводит в конечном итоге к радикальному пересмотру концепции идеологии как «ложного сознания».
«Комплексный марксизм» и «культурный материализм», необходимость разработки которого была провозглашена лидерами Cultural Studies , претендовали на преодоление редукционизма, присущего теориям Теодора Адорно, Луи Альтюссера и Вальтера Беньямина. Поиск более сложных объяснительных моделей выражал стремление к формированию рефлексивных стратегий критики современного общества . Другое направление этой трансформации было связано с рафинированием исследовательского инструментария, реализованным благодаря обращению к структуралистским теориям, к антропологии и истории . Таким образом, логика выработки универсализированной концепции культуры диктовала выход за границы устоявшихся способов определения предмета и методов исследования и, стало быть, необходимость расширения дисциплинарного горизонта. Пожалуй, наиболее яркое выражение этой междисциплинарной перспективы проекта мы находим в статье Р. Джонсона «Так что же такое культурные исследования?» .
Важным импульсом для формирования концепции междисциплинарности в работах британских исследователей культуры была критика дефицитов академического знания, обозначавшая претензию этой области знания стать альтернативой уже сложившимся дисциплинарным комплексам. Основными адресатами этой критики оказывались, как уже было отмечено выше, литературоведение (English Studies ) и социология. Реймонд Уильямс описывал проект культурных исследований как своего рода реакцию на профессионализацию рефлексии о литературе в рамках литературоведения как академической дисциплины. Утверждение и рафинирование профессиональных стандартов он связывал с замыканием дисциплины на самой себе и превращением ее в механизм самовоспроизводства сообщества преподавателей и экспертов. Последние утрачивают способность отвечать на вопросы, задаваемые извне дисциплинарных рамок, людьми, для которых - перефразируя его же собственную формулировку - производство «культуры» не является образом жизни . Аналогичной была ситуация в отношении социологии. Как отмечает Грегор Макленнан,
«именно Стюарт Холл предложил классическую формулировку тезиса о том, что культурным исследованиям необходимо порвать с социологией, однако в бирмингемской версии образца 1970-х культурным исследованиям было скорее свойственно ставить социологические вопросы в противовес социологии как дисциплине, нежели отрицать социологическое воображение как таковое. И во влиятельных обзорах Холла, и в изданиях Бирмингемского центра типичная модель аргументации заключалась в критике социологов - будь то теоретики или специалисты в областях расовых отношений, образования, культуры рабочего класса и т.д. - в связи с идеалистическим характером, статичностью и частным характером предлагаемых ими трактовок объекта исследования, препятствующими возникновению трактовок материалистических, динамичных и универсалистских. Выпадение из официальной социологии (и официальных English Studies ) было условием “впадения” в комплексный марксизм» .
Развивая критику дисциплинарности, основатели Cultural Studies обозначали свое пограничное положение по отношению к университетам и стремление опираться на внеакадемические структуры. На это же указывает и Джон Хартли в приведенной выше характеристике. И Уильямс, и Холл неоднократно подчеркивали, в частности, вовлеченность представителей Бирмингемского центра в практику «образования для взрослых». Холл писал об эмансипационном значении этого контекста с точки зрения сопротивления интеллектуальному принуждению, которое лежит в основе академического воспроизводства знания и побуждает принимать готовые ответы. Согласно Холлу, суть междисциплинарности не сводится к простой кооперации представителей различных специализаций в рамках исследовательского проекта. «Серьезная междисциплинарная работа предполагает интеллектуальный риск заявить социологам, что то, что они называют социологией, ею на самом деле не является. Мы должны были учить тому, что мы считали социологией, полезной для исследователей культуры, тому, что мы не могли получить от людей, именовавших себя социологами» . Для Уильямса утрата соответствия между жизненными запросами и специализированным знанием была предметом беспокойства в связи с наметившимся процессом внутренней дифференциации культурных исследований. Cultural Studies , пишет британский исследователь, часто воспринимаются как «бесформенный и раздувшийся монстр» (vague and baggy monster ). Однако, притом что в рамках субдисциплин, возникающих на его месте, существуют гораздо более благоприятные (в интеллектуальном, организационном и даже в техническом смысле) условия для производства знания, эти субдисциплины в принципе не могут взять на себя миссию осуществления связи с современностью, которой изначально был инспирирован проект Cultural Studies . В силу всего этого Уильямс, Холл, Джонсон и другие участники бирмингемского центра с настороженностью относились к дисциплинаризации и кодификации, с которыми была связана нарастающая академическая экспансия культурных исследований.
В дальнейшем критика дисциплин приобретала все более обобщенный характер и сформировала определенный набор топосов, которые стали важным элементом в системе самоопределения представителей Cultural Studies . Как показывает в своей содержательной статье Дэвид Инглис, «открытость», «подвижность», «неортодоксальность», «междисциплинарность», «широта исследовательского арсенала» и политическая ангажированность стали характерными топосами позиционирования Cultural Studies по отношению к традиционным академическим дисциплинам, которым приписывались нечувствительность к современности, политический консерватизм, догматическая монолитность, эмпиристски-позитивистская ориентация . При этом использование понятия «практика», а также некоторых других понятий, таких как «дискурсивная формация» (Стюарт Холл) или «языковая игра» (Крис Баркер) , было призвано подчеркнуть гибкость исследовательских стратегий и прагматические ориентации исследователей культуры.
Еще более фундаментальный характер противостояние дисциплинарности приобрело в процессе усвоения критики науки и научных институтов и сообществ, провозглашенной «в работах Пьера Бурдье и Мишеля Фуко, в критике науки и сциентизма радикальных философов и радикальных ученых, в радикальной философии и социологии образования и феминистской критике» . Одну из наиболее радикальных манифестаций этой позиции демонстрирует часто цитируемое высказывание Эллен Руни о том, что культурные исследования представляют собой «антидисциплинарную практику, характеризующуюся постоянным, непрекращающимся отрицанием дисциплинарной логики» . Критикуя дисциплинарность как выражение нормативности в науке, представители направления актуализируют вопросы о связи власти и знания и о природе нейтральности науки, рассматривая последнюю как сферу борьбы за репрезентацию и инструмент формирования обыденных представлений.
Важным аспектом в критическом анализе дисциплинарности была тема политического самоопределения интеллектуала. Как показывают исследователи, эволюция Cultural Studies связана с довольно существенными изменениями представлений о позиции интеллектуала и характере его ангажированности . Речь идет не только об увеличивающемся разнообразии дискриминированных групп, но и о самой природе нормативности и ее взаимосвязи с разнообразием существующих культурных иерархий, соотношением высокой и массовой культуры. Принимая участие в деятельности «новых левых», лидеры культурных исследований не раз критиковали не только их идеологические установки, но и сам характер их политической активности. С этим связано и стремление отмежеваться от области практической политики, проявившееся в формулировках, связывавших этот проект с политикой, реализуемой «другими средствами» (Стюарт Холл), с политикой, которая «еще не сформирована до конца» (Ричард Джонсон) .
При этом, однако, они никогда не считали политическую ангажированность достаточным условием для работы в области культурных исследований. Таким образом, несмотря на настороженное отношение к процессу дисциплинаризации Cultural Studies , многие сохраняли приверженность академическому контексту . Недвусмысленную в этом отношении формулировку мы находим в статье Джонсона: «На самом деле проблема во многом остается той же, что и всегда: каким образом академическое участие и навыки могут способствовать получению элементов полезного знания?» .
Академическая реакция
В 1990–2000-е годы Cultural Studies переместились с окраин академического мира в центр обсуждения ситуации в современном университете и дальнейшей его судьбы. Интенсивный рост их популярности и критика культурных и академических иерархий породили столь же резкую ответную реакцию в гуманитарном сообществе. Культурные исследования очень часто изображались как своего рода «академический Чужой», угрожающий основам существования университета . Движению выставляли счет и за те издержки, которые принесла борьба за утверждение новой модели междисциплинарного и вместе с тем ангажированного знания; с деятельностью его представителей связывают утверждение постмодернистского релятивизма и разрушение традиционных университетских ценностей . Важным импульсом для критики стала вовлеченность исследователей культуры в борьбу против культурного канона и лежащих в его основе разнообразных культурных иерархий, развернувшуюся в университетском пространстве (прежде всего, в Америке) в 1980-е годы. Успех этой борьбы вызвал противодействие в академических кругах:
«Таким образом, левые победили в Академии: в большинстве университетов были введены альтернативные программы и курсы; зато правые, уступив списки обязательной литературы, преуспели в списках бестселлеров - в частности, “Закат американской мысли” Алана Блума пользовался беспрецедентной для академической литературы популярностью и действительно несколько недель был самой продаваемой книгой в Америке. В общественном мнении закрепился карикатурный стереотип радикального профессора, который в грош не ставит мораль, религию и классическую литературу, а думает только о политической корректности» .
В рамках борьбы с постмодернистской угрозой университету на Cultural Studies было навешено множество хлестких ярлыков вроде «политико-интеллектуальной свалки западного мира» (Кеннет Миноуг) и «Диснейленда для слабоумных» (Крис Паттен) . Академическую репутацию движения несколько подпортило и нашумевшее «дело Сокала»: скандальная публикация появилась в журнале Social Text , на страницах которого публиковались многие представители течения .
Академическая экспансия Cultural Studies воспринималась как угроза и представителями смежных дисциплин. Примером здесь могут служить социологи, подвергавшие сомнению научный статус культурных исследований в силу отсутствия надежной теоретической базы и методов анализа социальной реальности, размытости объекта исследования, отсутствия исторического чутья и присутствия политической ангажированности . Резкая критика влияния Cultural Studies на социологию была высказана Брайаном Тернером и Крисом Рожеком. По их мнению, это влияние привело к фрагментации дисциплины и возникновению своего рода «декоративной социологии», не обладающей теорией и методологией для глубокого анализа культуры в ее связи с социальными институтами . В контексте процессов интернационализации показательны рассуждения известного французского социолога Натали Айниш, которая с удовольствием констатирует отсутствие культурных исследований во Франции и иронически описывает ситуацию в Америке, где они все более захватывают то пространство, которое ранее занимала социология . При этом формирующаяся в США социология культуры выступает проводником так называемой французской теории, сферой экспансии которой уже через посредство американцев становится и французская социология .
Один из достаточно взвешенных образцов рефлексии о месте культурных исследований в современном университете представлен в книге Билла Ридингса «Университет в руинах», написанной в 1996 году. Появление Cultural Studies он связывает с внутренним кризисом идеи культуры, определяющей миссию этой институции. По его мнению, «…культурные исследования возникают, когда культура перестает быть имманентным принципом организации знания в Университете, вместо этого становясь одним из множества объектов. Феминистские, гомосексуалистские и лесбиянские, постколониальные исследования выходят на сцену, когда абстрактное понятие “культура” перестает адекватно и исчерпывающе описывать субъекта, когда очевидная пустота и универсальность субъекта “государство” позволяют увидеть в нем хранилище привилегированных маркеров мужского пола, гетеросексуальности и белокожести» .
Вместе с тем Ридингс указывает на внутреннюю противоречивость самих исследований культуры. С одной стороны, реабилитируя повседневность и популярную культуру, апеллируя к маргинальному и вытесненному, они позиционируют культуру вне университетских стен. Это соотносится и с новой структурной ролью интеллектуала, который выступает уже не носителем культурной нормы, но глашатаем дискриминированных в культурном пространстве (и, стало быть, в академическом тоже) социальных групп и культурных сообществ . С другой стороны, стремление исследователей культуры «вырваться за границы академического мира структурно встроено в сами эти границы» . Соответственно, несмотря на объективный характер трансформации идеи культуры, лежащей в основе университетского образования, ожидание позитивных революционных изменений в результате академической институционализации Cultural Studies не имеет, по мнению Ридингса, под собой достаточных оснований. Канадский исследователь критикует также идею о том, что эта институционализация создаст условия для междисциплинарной коммуникации и станет источником обновления интеллектуальной жизни в университете. Идея эта высказывалась некоторыми представителями данного направления (Энтони Истхоуп, Кэри Нельсон и др.) в начале 1990-х годов.
Идентификация места Cultural Studies в университетском контексте, намеченная Ридингсом, оказалась вполне органичной и для представителей культурных исследований . Озабоченность перспективой их институционализации в 1980-е годы переросла в 1990–2000-е в работу по критическому осмыслению результатов этого процесса. Можно указать на два основных контекста этого осмысления. Первый из них связан с вопросами о том, какое влияние критическая программа культурных исследований оказала на организацию науки и образования в университете, каким образом она сказалась на социальных функциях и роли интеллектуалов. Второй - с проблемами оценки характера и результатов социального и академического признания этой области знания и перспектив дальнейшего их развития как области исследования, совокупности научных институций и образовательных программ. Проблема дисциплинарности оказывается в центре поисков новой модели самоидентификации в условиях новой конъюнктуры и с учетом нового статуса Cultural Studies . Эти поиски ведутся, опять-таки, в двух направлениях. С одной стороны, предметом дискуссии становится судьба сформулированной в рамках этого проекта критической программы, с другой стороны, обсуждаются возможности обозначить новые координаты интеллектуального самоопределения и критерии оценки производимого знания.
Проблема сохранения идентичности
В противовес критикам Cultural Studies , которые рассматривают распространение последних как симптом деградации университетской науки, представители движения склонны скорее констатировать, что их воздействие на академический мир имело сугубо внешний, поверхностный характер. С одной стороны, свидетельством неудачи академического самоутверждения движения является, по их мнению, то, что многие исследователи, которые идентифицируют себя с Cultural Studies , работают, тем не менее, в департаментах, представляющих более традиционные университетские дисциплины. С другой стороны, еще в 1991 году Кэри Нельсон писал, что соотнесение себя с Cultural Studies становится для литературоведов «не более чем способом по-новому упаковать то, чем мы уже и так занимаемся», утрачивая при этом всю конфликтную историю самоопределения движения и критическое отношение не только к академическому миру, но и к собственным теоретическим основаниям .
Вместе с тем, по мнению исследователей, происшедшая дисциплинаризация подтверждает опасения относительно утраты революционного потенциала и возвращения к тем формам организации и воспроизводства знания, от которых их представители стремились дистанцироваться . По мнению Грэма Тернера, одной из форм рутинизации Cultural Studies стало распространение модели преподавания соответствующих курсов, которую исследователь обозначает как CS 101. Каркас этих курсов образуют не столько проблемы и ключевые понятия, сколько имена отдельных канонизируемых теоретиков. Здесь обнаруживается негативная сторона открытости Cultural Studies , поскольку содержание курса зависит в большей степени от субъективных предпочтений преподавателя, нежели обуславливается связью с составляющими стержень дисциплины сюжетами. Подобные курсы обычно демонстрируют и порочную дидактическую стратегию, которая характеризуется отказом от задействования культурного капитала студентов и тяготеет к начетнической модели преподавания, связанной с разъяснением содержания эзотерических текстов теоретиков . Таким образом, по мнению Тернера, в рамках Cultural Studies начинает воспроизводиться модель преподавания, существовавшая в English Studies 40 лет назад и ставшая точкой отталкивания для первых. Объектом критического анализа становятся также механизмы формирования системы звезд, причем показательно, что эта критика звучит также и из уст самих живых классиков данного направления .
Еще одним аспектом того внутренне противоречивого положения, в котором последние годы оказались культурные исследования, стало быстрое устаревание идей и концепций, составлявших инновационный потенциал движения в 1970–1980-е годы. Это касается не только антропологической концепции культуры, которая в настоящее время разделяется многими гуманитарными дисциплинами , но и идеи междисциплинарности. Одним из факторов, обеспечивших популярность Cultural Studies в 1970-е годы, было то, что образовательные институты (вроде «свободных университетов»), на которые опиралось движение, предоставляли студентам, как отмечает Грэм Тернер, большую свободу в формировании собственной образовательной траектории, возможность заниматься темами, вытесненными за пределы традиционных дисциплин, и т.д. . Ситуация в современном университете, где эти возможности поддерживаются вариативностью, заложенной в организации образовательного процесса, задает для Cultural Studies совершенно новый образовательный контекст. И дело не только в том, что идея междисциплинарности утратила свою новизну. Залогом прорыва, осуществленного культурными исследованиями в 1970–1980-е годы, Тернер считает то, что связанные с проектом образовательные институции были пространством эксперимента, направленного на освоение новых предметов исследования, таких как популярная культура или массмедиа. Но при этом они привлекали студентов, уже обладавших определенным дисциплинарным бэкграундом - филологическим, историческим и т.д. Именно потребность в обновлении исследовательского арсенала, двигавшая этими студентами, придавала реальное содержание междисциплинарному поиску, в то время как изначально междисциплинарный характер современных образовательных программ создает опасность выхолащивания этой идеи. Критическая рефлексия в отношении идеи междисциплинарности разворачивается и в плоскости университетского управления, где эта идея может становиться основанием для закрытия или слияния университетских подразделений в угоду требованиям экономической рентабельности . Тед Стрифас и Грэм Тернер призывают к тому, чтобы сегодня четко осознать ответственность за романтизацию идеи междисциплинарности, которая была конститутивной для самоопределения представителей культурных исследований на рубеже 1990-х .
Следующее направление рефлексии о расхождении академической идентичности и критической программы связано с намеченной еще Реймондом Уильямсом проблемой внутренней дифференциации Cultural Studies и возникновения новых специализированных направлений исследования культуры. Предметом обсуждения здесь становится изменившаяся конъюнктура существования университета и позиция интеллектуала. Концептуальная рамка этой дискуссии кристаллизовалась на рубеже 1990-х годов в контексте дискуссии о культурном популизме. Особенно сильным импульсом для нее стало появление в 1992 году книги Джима Макгигана с одноименным названием. Автор книги определял культурный популизм как характерное для некоторых исследователей культуры предположение о том, что символические конструкции и практики, лежащие в основе опыта обычных людей, «имеют большее аналитическое и политическое значение, чем Культура с большой буквы» . Отсылка к «Культуре» в определении Макгигана была неслучайной: культурный популизм рассматривался здесь как стратегия самореализации интеллектуалов. Однако основным объектом критики выступали не столько сами по себе симпатии к культуре обычных людей (в этом смысле сам Макгиган готов был причислить себя к культурным популистам), сколько некритическое восприятие, включающее в себя идеализацию потребления культуры, отказ от различения массовой и популярной культуры и утрату материалистической перспективы, связанной с социально-экономическим анализом, изучением институциональной власти и публичных коммуникаций. Эти тенденции, по мнению исследователя, обнаруживались ранее в работах Уильямса, Холла и других представителей Cultural Studies , однако дискуссия о ходе институционализации и профессионализации проекта в Америке придала более универсальный характер и спорам о культурном популизме. Текстуализация культуры как объекта исследования и деполитизация теоретической работы, характерные для американских исследований культуры, стали объектом критики для тех, кто ратовал за сохранение идентичности движения, которая связывалась с британской версией культурных исследований . Показательны в этом смысле неоднократные критические инвективы Стюарта Холла в адрес американских Cultural Studies . Провозглашая приверженность модернизму в противовес расхожему мнению о связи культурных исследований и постмодернизма, Холл стремился отмежеваться от некритического восприятия массовой культуры и указывал на значимость фигуры органического интеллектуала, вдохновлявшей участников сообщества, группировавшегося вокруг Бирмингемского центра .
В новом социокультурном и университетском контексте 2000-х годов у Cultural Studies появляются новые «значимые другие». Речь идет о таких новых областях гуманитарного знания, как исследования новых медиа (New Media Studies ), гибридной культуры (convergence culture ) и креативных индустрий (creative industries ). Развитие этих областей, возникших во многом благодаря распространению культурных исследований, становится вызовом для последних. Осуществляя активную экспансию в академическое пространство, эти области начинают вытеснять как традиционные специализации в области гуманитарных и социальных наук (например, искусствознание), так и собственно специализации, традиционно существовавшие в Cultural Studies . Не менее важно и то, что свою генеалогию при этом они возводят к культурным исследованиям, претендуя одновременно на место новых законодателей повестки дня в исследовании современной культуры .
Появление этих областей связано с задачами осмысления новых типов коммуникации, которые характеризуются бóльшим равноправием, активной вовлеченностью участников и меньшей степенью коммерциализации. Идеологической предпосылкой исследования становится, таким образом, новая модель воспроизводства культуры, альтернативная традиционным представлениям о связи капитализма, массмедиа и политического порядка, каковые традиционно выступали отправной точкой для представителей Cultural Studies . С развитием новых медиа и гибридных форм культуры, а также с формирующимися на этой почве культурными индустриями связываются надежды на возможность подлинной популярной культуры, связанной с низовой активностью и демократическим участием, снимающей оппозицию между производителем и потребителем .
Грэм Тернер находит в этой идеологии характерные признаки культурного популизма: сентиментальное отношение к популярной культуре, тяготение к модному в ущерб неудобным темам, отказ от критической составляющей. Вместе с тем примирение с существующей культурой принимает здесь и специфические формы. В исследованиях новых медиа происходит, по его мнению, переход от характерного для Cultural Studies акцента на критическом анализе культурной политики в рамках национальных государств к изучению глобального рынка как среды существования новых экономических и культурных форм. Утверждение последних в качестве объектов исследования связано с презумпциями экономического и технологического оптимизма (идеи наращивания общественного блага и возможности новых технологий в плане разрешения социальных проблем), каковые презумпции, по мнению Тернера, пока не подтверждены эмпирическими данными. Успехи академической институционализации этих новых областей связаны с рыночной валидностью предлагаемого ими знания, которая приобретает особую актуальность в связи с происходящим в последние десятилетия сокращением государственного финансирования университетов. При этом само содержание подобных программ слабо связано с трудами представителей Cultural Studies и ориентировано не столько на развитие критической рефлексии о культуре, сколько на трансляцию технических навыков, необходимых для самореализации в новых экономических и медийных условиях. Характерно, что, противопоставляя культурные исследования исследованиям новых медиа, гибридных культур и креативных индустрий, Тернер не только подчеркивает связь Cultural Studies с традиционными дисциплинами, имея в виду их общую ориентацию на развитие навыков теоретической рефлексии, но, более того, говорит также и об их «дисциплинарном потенциале», который у новых направлений отсутствует .
Высказываемая Тернером критика новых институций и лежащих в их основе направлений исследований интересна не только тем, что академический статус здесь измеряется дисциплинарным потенциалом. Продолжая традицию рефлексии о культурном популизме, она увязывает формирование определенных познавательных и педагогических стратегий с изменениями в образовательной политике и в социокультурном контексте существования университета. Любопытно также, что, будучи спроецированными на новые направления исследований, позитивные ориентиры Cultural Studies как интеллектуального проекта превращаются в свою противоположность: стремление к актуальности и открытости современной культуре становится в случае New Media Studies и других новых областей погоней за модой, теоретические основания оказываются неоправданными, а практическая ориентация дискредитируется как технологичность. Авторы, позиционирующие себя по другую сторону обозначаемого Тернером водораздела, провозглашают отказ от нормирующей функции и заявляют, что Cultural Studies должны быть гибкими по отношению к образовательным контекстам и открытыми по отношению к запросам аудитории. Так, например, Саймон Дюринг отмечает, что мотивация студентов к изучению современной культуры весьма разнообразна. Соответственно, задача заключается в том, чтобы отвечать этим потребностям, а не в том, чтобы пытаться их контролировать .
В целом, признавая то, что некоторые из лозунгов Cultural Studies сегодня в определенном смысле реализованы в современной университетской практике, представители этого движения в очень слабой степени готовы удовлетвориться результатами этих преобразований и идентифицировать себя с ними. По мнению Грэма Тернера, позитивным следствием произошедших трансформаций является то, что университет стал более открытым. Однако, в отличие от старого университета, в нем гораздо меньшее значение имеет важная для идеологии культурных исследований идея публичного блага. В этом неолиберальном университетском контексте даже отличающая Cultural Studies от традиционных дисциплин открытость, мобильность и способность адаптироваться к новым реалиям не является гарантией устойчивости их положения.
Новые рамки самоопределения
Наряду с осмыслением судьбы Cultural Studies в новом университетском контексте, мы видим в текстах исследователей усилия, направленные как на осмысление тех координат, в которых этот проект мыслился, так и на поиск путей к снятию внутренних конфликтов, которыми традиционно определялась идентичность исследователей культуры. Важнейшей темой здесь становится вопрос об их политической ангажированности и диапазоне форм критической интервенции. Демонстрируя преемственность по отношению к высказываниям об «академической ангажированности» отцов-основателей этой традиции, представители Cultural Studies стремятся сегодня более последовательно соблюдать дистанцию по отношению к политике в традиционном понимании. В связи с этим объектом критики становятся и высказывания о связи проекта Cultural Studies с идеей «иной политики» - такие, например, как тезис Стюарта Холла об исследовании культуры как реализации политики иными средствами . В 1990-е годы целый ряд авторитетных представителей Cultural Studies , таких как Тони Беннет, Лоуренс Гроссберг, Джон Стори, критикуют попытки акцентировать политическую ангажированность знания о культуре. По мнению Стори, признание политической подоплеки Cultural Studies задает ложные ориентиры для их самоописания. Он подвергает критическому анализу сам термин «институционализация», употребление которого основано на имплицитном допущении, что культурные исследования изначально развивались вне академической среды и прошли путь от «героического сопротивления» до инкорпорирования. Он считает неоправданной романтизацию политической ангажированности, поскольку считает ее препятствующей нормальному академическому функционированию и выстраиванию отношений с другими дисциплинами. В противовес подобным установкам Стори предлагает исходить из того, что Cultural Studies изначально являются «теоретической практикой и исследовательским и педагогическим проектом» и в этом смысле совершенно естественно могут быть признаны полноценной дисциплиной .
С другой стороны, предпринимается попытка переопределить горизонт политической активности исследований культуры и продемонстрировать, что последняя необязательно входит в противоречие с академической работой. По мнению Теда Стрифаса, «антидисциплинарное» самоопределение Cultural Studies связано с тем, что в качестве основной формы политической самореализации ее представителей выступала практика критического письма. При этом на второй план отодвигалось институциональное строительство. Однако последнее имеет свои политические импликации, связанные с влиянием университетов на медийную и политическую среду, с формированием интеллектуально активной прослойки и с подготовкой будущих производителей культуры . Указывая на необходимость переноса активности исследователей культуры в эту плоскость, Стрифас оговаривается, что такого рода работа не должна иметь конъюнктурного характера и быть ориентированной на достижение непосредственного политического эффекта. С этим связано также признание необходимости учитывать логику университета и сделать свое присутствие в нем более определенным. Пол Макьюен отмечает, что «проявление» Cultural Studies в университетском пространстве, превращение их из «криптодисциплины» в полноценную дисциплину является условием реализации идеи открытости этой области знания. Однако теперь эта идея должна быть реализована не в теоретико-методологическом, а в институциональном ключе: речь идет, в частности, о включении в рейтинги и развитии ресурсов, представляющих публике информацию об образовании в этой области, и т.д. .
Таким образом, условием выработки представителями культурных исследований новой интеллектуальной идентичности становится преодоление жесткой оппозиции между представлением об академической работе как имеющей принципиально рутинный характер, с одной стороны, и, с другой стороны, непременной обусловленностью творческого и критического характера деятельности представителей Cultural Studies их непосредственной политической ангажированностью. По мнению Теда Стрифаса, в рамках этой оппозиции самоопределение исследователей культуры будет неизбежно травматическим, поскольку любая институционализация будет описываться как провал и утрата подлинности, якобы изначально присущей Cultural Studies как критическому интеллектуальному проекту. Вместе с тем для любого непредвзятого наблюдателя очевиден разрыв между утверждениями о политической ангажированности Cultural Studies и реальностью их повседневного существования, в перспективе которого эти утверждения выглядят декларативными и идеологическими . Закономерным следствием этой логики становится нормализация дисциплинарности и отказ рассматривать дисциплины исключительно как инструмент власти .
Нынешняя слабая институционализированность Cultural Studies рассматривается как одна из издержек их теоретико-методологической неопределенности. Разумеется, речь идет не о том, чтобы отбросить всю предшествующую критику, а о том, чтобы, с одной стороны, заботиться о выработке иммунитета по отношению к рутинизирующим механизмам дисциплинаризации, а с другой - использовать эту новую дисциплинарную идентичность для реализации основополагающей задачи культурных исследований - критического анализа современной культуры, осуществляемого во имя реализации общественного блага. В этом плане показательно следующее: если раньше представители Cultural Studies опасались, что исследования культуры превращаются исключительно в педагогическую практику , то сегодня они намерены пересмотреть соотношение исследовательской и педагогической составляющих в пользу последней . Этическим обоснованием для необходимости выработать долгосрочную программу развития Cultural Studies как университетской дисциплины является ответственность перед будущими поколениями исследователей .
Показательным симптомом движения в сторону дисциплинарной самоидентификации, реализуемой в современном междисциплинарном поле, можно считать готовность вписать культурные исследования в историю гуманитарных дисциплин XX века. Примеры мы находим в работах Тоби Миллера, по мнению которого, Cultural Studies проходят через те же болезни роста и обвинения, что социология после Второй мировой войны, литературоведение во второй половине XIX века, естественные науки в начале XX века . Также можно указать здесь и на работы Джона Стрэттона и Иен Энг, которые сравнивают интернационализацию культурных исследований с распространением социологии, - с той лишь разницей, что, в отличие от социологии, претендовавшей на универсальность разрабатываемой модели, исследователи культуры «на местах» чаще настаивают на партикулярности производимого ими знания . Важной составляющей поиска новой самоидентификации становится осуществляемый «поверх барьеров» критический анализ стереотипов, опосредующих конфликтные взаимоотношения между представителями различных дисциплин. Пример подобного анализа мы находим в статье Дэвида Инглиса, который, описывая взаимные предрассудки представителей социологии и Cultural Studies , уподобляет конфликт этих областей знания побоищу близнецов Труляля и Траляля в известной сказке Льюиса Кэролла .
Другим средством становится историзация восприятия дисциплинарности в рамках самих Cultural Studies . По мнению Саймона Дюринга, можно говорить о двух этапах становления этой концепции. Первый из них он связывает с работами Ричарда Хоггарта, идея которого заключалась в том, что Cultural Studies должны были выступить посредником во взаимодействии литературоведения (English Studies ) и социологии. О противостоянии дисциплинарности в этот момент речь в принципе не шла. Программное значение критика дисциплинарности приобрела на втором этапе, после 1968 года, в период руководства Стюарта Холла, взявшего курс на политическую ангажированность культурных исследований, которую он рассматривал как необходимое условие принципиального анализа взаимоотношений культуры и общества .
Тема междисциплинарности также побуждает поставить вопрос о разрыве между идеологическими декларациями и реальной практикой академической работы. В этом контексте предметом обсуждения становится способность данной области знания реально осуществлять междисциплинарный диалог, организовывать площадки для коммуникации между представителями разных дисциплин и использовать теоретический потенциал культурных исследований для повышения эффективности этой коммуникации .
В связи с этим переопределяется и место идеи междисциплинарности в структуре идентичности Cultural Studies . Достаточно рафинированную трактовку этого сюжета мы находим в книге Ричарда Джонсона, Деборы Чемберс, Парвати Рагурам и Эстеллы Тикнелл «Практика культурных исследований» . Отправной точкой для этой трактовки становится краткий очерк истории исследований культуры в контексте их отношений с другими дисциплинами. В этой истории Джонсон и его коллеги выделяют четыре этапа. Первый из них был связан с формированием проекта. Имея отправную точку вне существующих дисциплин, этот проект был адисциплинарным и даже отчасти контрдисциплинарным. Второй этап характеризовался освоением подходов, существовавших в других дисциплинах, в силу чего этот отрезок связан с мультидисциплинарной установкой и поисками интердисциплинарного синтеза. Третий этап, который обозначается как трансдисциплинарный, авторы связывают с влиянием Cultural Studies на другие дисциплины . Наконец, четвертый этап - это судьба культурных исследований в ситуации свершившегося культурного поворота. Возникновение форм культурного анализа в различных дисциплинах окончательно разрушает монополию Cultural Studies . Исследователи, работающие в этой области, оказываются перед необходимостью мониторинга существующих подходов, оценки степени их инновационности или тривиальности в контексте разнообразных исследовательских практик. Эта ситуация, по мнению Джонсона и его коллег, не является состоянием постдисциплинарности: прежние механизмы организации науки и формы самоидентификации существуют сегодня наряду с новыми. Вместе с тем важно понимать, что идентичность ученого - исследователя культуры сегодня часто оказывается множественной и, соответственно, идентификация с Cultural Studies в большинстве случаев не является единственной самоидентификацией исследователя культуры.
Инструментальное понимание (меж)дисциплинарности, которое является презумпцией этого экскурса, предполагает в качестве перспективы развития культурных исследований поиск эффективной комбинации двух равноправных стратегий, одна из которых связана с идеей их открытости внешним влияниям, другая - с самоопределением (академическим, дисциплинарным) . Поиск этот ведется в двух плоскостях. В одной из них оппозиция этих стратегий раскрывается как дилемма актуальности и профессионализма: не отказываясь от традиционной открытости актуальной повестке дня и от принципов критики научной дисциплинарности (рассмотрения ее с точки зрения ограничений и регулятивных функций), необходимо соблюсти ценности профессионализма и академической состоятельности. В другой плоскости речь идет о соотношении опоры на существующую исследовательскую традицию и поиска возможностей дисциплинарного обновления . Благодаря этому дисциплинарные границы выводятся из режима рутинного воспроизводства в сферу рефлексивного контроля.
Подводя итоги своей характеристики современного состояния и перспектив развития Cultural Studies , Грэм Тернер отмечает, что эволюция этой области знания представляет собой «естественным образом сложившийся, непреднамеренный лонгитюдный эксперимент» по реализации междисциплинарного проекта . Важной характеристикой этого эксперимента оказывается стремление представителей данной области знания определить ее как антидисциплину. Внутренне противоречивый характер критики дисциплинарности обнаруживается в процессе интенсивной дисциплинаризации культурных исследований, происходившей в контексте наложения целого ряда временных конъюнктур: трансформаций культуры в целом и университетской культуры в частности, познавательных поворотов и изменений механизмов воспроизводства знания в области гуманитарных наук, академической экспансии и внутренней дифференциации самого этого направления. Переживание этой ситуации как кризиса побуждает исследователей культуры к интенсивному поиску своей идентичности, к определению возможностей адекватного самоописания, которое создало бы условия для преодоления разрывов между идеологическими декларациями и практикой повседневной работы. Изучение этих поисков дает возможность наблюдать дискурсивные механизмы конструирования дисциплинарности, режимы ее оправдания, которые сегодня находятся в центре внимания социологов науки, занимающихся этой проблематикой .
Этот поиск идентичности можно было бы проанализировать, обратившись к имплицитным категориям, «свернутым» в определениях предмета и в характеристиках методологии. Однако в нашем случае речь шла об эксплицитных категориях, связанных с самоопределением исследователей культуры в отношении дисциплинарности как таковой. Их анализ выявляет категориальную сетку, в рамках которой осуществляется самоидентификация в контексте академической культуры: институты vs. тексты, преподавание vs. исследование, критика vs. политическая ангажированность, открытость vs. закрытость и т.д. Интересно также и то, как в поиске самоидентификации происходит согласование различных конъюнктур - эволюции дисциплины, развития университета, изменения социального запроса, политической ситуации и т.д. Что касается собственно эволюции восприятия дисциплинарности, то при всем разнообразии отправных точек ее осмысления, исследователи в большей степени склоняются к положительной ее оценке. Однако эта положительная оценка не носит абсолютного характера. Она может рассматриваться как результат инструментализации тех смысловых образований, которые были ключевыми для самоописания Cultural Studies в 1980-е годы. Благодаря этому становится возможным не только представление собственной истории как внутренне неоднородной, но и работа по деконструкции стереотипов, формирующих негативный образ культурных исследований в глазах академического сообщества и широкой публики. Конструктивистские ориентации культурных исследований в рассмотренных выше образцах рефлексии становятся инструментом верификации представлений о собственной идентичности. Вопросы о границах этой рефлексии, а также о существовании обратной связи между рефлексией и выходом на новые исследовательские рубежи, указывают на новые возможности, которые могут быть реализованы на следующем этапе обсуждения этой темы.
Примечания
1. В данной научной работе использованы результаты проекта «Формирование дисциплинарного поля в гуманитарных и социальных науках», выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2012 году.
2. Куренной В . Исследовательская и политическая программа культурных исследований // Логос. 2012. № 1. С. 15.
3. Анализ современного состояния этой области знания см. в: Tolkachova A., Gurova O. Culturology and Cultural Studies in Curriculum of Russian Universities: Friends or Foes? (рукопись). Благодарю авторов за возможность ознакомиться с текстом до его публикации.
4. Самым значимым опытом представления этой традиции, пожалуй, можно считать вышедший под редакцией В. Зверевой сборник: Массовая культура: Современные западные исследования / В. Зверева (ред.). М.: Прагматика культуры, 2005, который, к сожалению, был выпущен без запланированного в нем изначально теоретического раздела. Наиболее содержательной публикацией о Cultural Studies до последнего времени оставалась статья: Усманова А. Гендерная проблематика в парадигме «культурных исследований» // Введение в гендерные исследования. Часть 1: Учебное пособие. ХЦГИ. СПб.: Алетейя, 2001. С. 427–464. Характеристику ситуации с освоением наследия культурных исследований см. также в статье В. Куренного.
5. См. прим. 2.
6. См., напр., Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 69–71. Нужно отметить, что автор сосредоточивает внимание преимущественно на характеристике развития Cultural Studies в 1960–1980-х годах и оставляет современное состояние культурных исследований за пределами своего внимания.
7. Показателен в этом смысле пример цитируемого Куренным Майкла Берубе, который завершает свои желчные рассуждения о состоянии Cultural Studies выражением надежды, что у этой традиции есть большое будущее. Тексты, представляющие такого рода саморефлексию, описываются сегодня как образцы «интеллектуальной иеремиады». Название этого жанра восходит к библейскому рассказу о плаче пророка Иеремии по поводу разрушения Иерусалима. Этому жанру был посвящен доклад Т.Д. Венедиктовой на круглом столе «Знание о культуре: современная ситуация в России», проходившем в ВШЭ в 2008 году. См. также: Turner G . What’s Become of Cultural Studies? L.: SAGE Publications, 2012. Р. 22.
8. Подтверждением существования такой потребности служит внушительный корпус текстов. См. напр. спецвыпуски журналов (Cultural Studies. 1998. No. 4. P. 1–594. Special Issue: The Institutionalization of Cultural Studies), многочисленные сборники (см. напр.: Cultural Studies / L. Grossberg, C. Nelson. P. Treichler (eds.). N.Y.; L.: Routledge, 1992; Relocating Cultural Studies: New Directions in Theory and Research / V. Blundell, I. Taylor (eds.). L.: Routledge, 1993; A Question of Discipline: Pedagogy, Power, and the Teaching of Cultural Studies / J.E. Canaan, D. Epstein (eds.). Boulder e.a.: Westview Press, 1997; New Cultural Studies: Adventures in Theory / G. Hall, C. Birchall (eds.). Edinburgh, Edinburgh University Press, 2006; The Renewal of Cultural Studies / P. Smith (ed.). Philadelphia: Temple University Press, 2011 и др.), а также монографии видных представителей Cultural Studies (Grossberg L . Cultural Studies in the Future Tense. Durham: Duke University Press Books, 2010; Turner G . What’s Become of Cultural Studies?). Последняя книга оказалась особенно полезной в ходе работы над этим текстом. Обсуждение книги Гроссберга см. в журнале: Communication and Critical / Cultural Studies. 2011. Vol. 8. Issue 3. P. 307–329: FORUM: On Cultural Studies in the Future Tense by Lawrence Grossberg.
9. См. спецвыпуск журнала “Cultural Studies” об истории Бирмингемского центра культурных исследований: Cultural Studies. 2013. Vol. 27. No. 5. P. 663–900. Special Issue: Contributions to a History of CCCS.
10. Об истории британских культурных исследований, в том числе и о той ее части, которая предшествовала созданию Бирмингемского центра, см., напр.: Turner G . British Cultural Studies: An Introduction. L.: Routledge, 2002. Р. 65–68. На русском языке анализ этой интеллектуальной традиции и политического контекста ее формирования см.: Куренной В . Исследовательская и политическая программа. С. 17–34.
11. См. об этом: Hartley J . Short History of Cultural Studies. L.: SAGE Publications Inc. (US), 2003. P. 23–26; Carnie H.J . Talking to the Centre: Different Voices in the Intellectual History of The Centre for Contemporary Cultural Studies (CCCS) // Gateway: An Academic History Journal on the Web. Spring 2002. URL: http://grad.usask.ca/gateway/archive21.html (дата обращения 16.03.2014).
12. См.: Schulman N . Conditions of Their Own Making: An Intellectual History of the Centre for Contemporary Cultural Studies at the University of Birmingham // Canadian Journal of Communication. 1993. Vol. 18. No. 1. URL: http://cjc-online.ca/index.php/journal/article/view/717/623 (дата обращения 16.03.2014).
13. См.: Hoggart R . Speaking to Each Other: Essays by Richard Hoggart. Vol. II. About Literature. N.Y.: Oxford University Press, 1970. Р. 255. Цит. по: Carnie H.J . Talking to the Centre.
14. Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? // Логос. 2012. № 1. С. 128. При этом, как отмечают исследователи, в составе слушателей центра стало меньше литературоведов и больше представителей социальных наук.
15. Здесь можно упомянуть таких представителей этой школы, как Д. Хебдидж, П. Уиллис, А. Макробби и др.
16. Речь идет о таких книгах, как Resistance through Rituals: Youth Subcultures in PostWar Britain / S. Hall, T. Jefferson (eds.). L.: Hutchinson, 1976; Hall S., Critcher C., Jefferson T., Clarke J., Roberts B . Policing the Crisis: “Mugging,” the State and Law and Order. L.: Palgrave Macmillan, 1978; Women Take Issue: Aspects of Women’s Subordination / Women’s Studies Group, Centre for Contemporary Cultural Studies. L.: Hutchinson, 1978; Unpopular Education: Schooling and Social Democracy in England since 1944 / S. Baron (ed.). L.; Hutchinson, 1981; The Empire Strikes Back: Race and Racism in 70s Britain. Centre for Contemporary Cultural Studies. L.: Hutchinson, 1982 и т.д.
17. Inglis D . The Warring Twins: Sociology, Cultural Studies, Alterity and Sameness // History of the Human Sciences. Vol. 20/2. Los Angeles; L.; New Delhi; Singapore: SAGE Publications, 2007. P. 101.
18. См.: Schulman N . Conditions of their Own Making. Подробнее об этом см.: Turner G . British Cultural Studies. P. 65–68.
19. См. об этом: Williams R . The Future of Cultural Studies // Williams R . Politics of Modernism. L.: Verso, 2007. P. 151–162.
20. Miller T . What It Is and What It Isn’t: Introducing… Cultural Studies // A Companion to Cultural Studies / T. Miller (ed.). Malden: Blackwell Publishers, 2001. P. 8–9.
21. См.: Hartley J . Short History of Cultural Studies. P. 150.
22. Straw W . Shifting Boundaries, Lines of Descent: Cultural Studies and Institutional Realignments in Canada // Relocating Cultural Studies: New Directions in Theory and Research / V. Blundell, I. Taylor (eds.). L.: Routledge, 1993. P. 86–87.
23. Horak R . Cultural Studies in Germany (and Austria) and Why There Is no Such Thing // European Journal of Cultural Studies. 1999. Vol. 2. No. 1. P. 109–115. О причинах отсутствия Cultural Studies во Франции см.: Chalard-Fillaudeau A . From Cultural Studies to Études culturelles, Études de la Culture, and Sciences de la Culture in France // Cultural Studies. 2009. Vol. 23. No. 5–6. P. 831–854.
24. Показательно, что термин Cultural Studies иногда используется как синоним страноведения (Area Studies ).
25. См. об этом, например, в обзоре Preston P. Internationalizing Cultural Studies // Media, Culture & Society. 2006. Vol. 28. No. 6. P. 941–945. Ср. «И палестинская культура, и палестинские культурные исследования являются попытками победить историческую амнезию и создать более справедливое будущее. Поэтому палестинские культурные исследования являются, таким образом, контркультурными исследованиями». (Tawil — Souri H . Where Is the Political in Cultural Studies? In Palestine // International Journal of Cultural Studies. 2012. Vol. 16. No. 1. P. 16).
26. Ср. Straw W . Shifting Boundaries, Lines of Descent. P. 88.
27. Inglis D . The Warring Twins. P. 108.
28. Начало экспансии Cultural Studies в Америке обычно связывают с конференцией “Cultural Studies Now and in the Future”, которая состоялась в 1990 году в Урбана-Шампейн. См. об этом в контексте дискуссии об интернационализации культурных исследований: Stratton J., Ang I . On the Impossibility of Global Cultural Studies: ‘British’ Cultural Studies in an ‘International’ Frame // Stuart Hall. Critical Dialogues in Cultural Studies / D. Morley; K.-H. Chen (eds.). L.; N.Y.: Routledge, 1996. P. 363–365.
29. McEwan P . Cultural Studies as a Hidden Discipline // International Journal of Cultural Studies. 2002. Vol. 5 (4). Р. 427–437.
30. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 23. См. также Bérubé M. // Chronicle Review (Chronicle of Higher Education), September 14, 2009: B6-7. URL: http://chronicle.com/article/Whats-the-Matter-With/48334/ (дата обращения: 16.03.2014). Аналогичную констатацию применительно к Испании см.: D’arcy C.C.-G. A Room of One’s Own? // Cultural Studies. 2009. Vol. 23. No. 5–6. P. 855–872. В Британии, Австралии, Канаде и Тайване ситуация выглядит существенно лучше: так, в Британии, по его сведениям, на 140 университетов существует 17 бакалаврских и 14 магистерских программ по Cultural Studies . Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 23. О ситуации в Австралии см. также: Bennett T. Cultural Studies: A Reluctant Discipline // Cultural Studies. 1998. Vol. 12. No. 4. P. 528–545.
31. Bérubé M . What’s the Matter with Cultural Studies?
32. Turner G . British Cultural Studies: An Introduction. 3rd edition. L.: Routledge, 2002. P. 65.
33. Подробнее об этом см.: Webster F . Cultural Studies and Sociology at, and after, the Closure of the Birmingham School // Cultural Studies. 2004. No. 6 (18). P. 847–862.
34. Hartley J . Short History of Cultural Studies. P. 10.
35. См. об этом: Turner G . British Cultural Studies. P. 166–195.
36. Я здесь отвлекаюсь от рассмотрения вопроса о том, какое значение с точки зрения проблематики идеологии имели разные направления развития внутри культурных исследований. См. об этом: Холл С . Культурные исследования: две парадигмы // Логос. 2012. № 1. С. 157–183.
37. Джонсон Р . Так что же такое культурные исследования? С. 80–35. Более развернуто заявленная в статье концепция представлена в книге: Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E . The Practice of Cultural Studies. L.: SAGE Publications, 2004.
38. Williams R . The Future of Cultural Studies. P. 153. Филологические дисциплины выступают главным объектом критики дисциплинаризации и профессионализма также и для Р. Джонсона. См.: Джонсон Р . Так что же такое культурные исследования? С. 109–110.
39. McLennan G . Sociology and Cultural. Studies: Rhetoric of Disciplinary Identity // History of the Human Sciences. 1998. No. 3. P. 4. Эта ситуация порой приводила к характерным недоразумениям. Так, Терри Ловелл вспоминала, как, будучи уже старшекурсницей, отправилась изучать социологию в Лидс, вдохновленная опытом чтения Хоггарта и Уильямса, и обнаружила, что «эти два автора упоминались в курсе первого года для того, чтобы указать на то, чем социология не является». Цит. по: Johnson R . Historical Returns: Transdisciplinarity, Cultural Studies, and History // European Journal of Cultural Studies. August 2001. Vol. 4. No. 3. P. 272.
40. Hall S . The Emergence of Cultural Studies and the Crisis of the Humanities // October 1990. Vol. 53. P. 16. Холл связывает междисциплинарность с позицией интеллектуала, характеризующейся личной вовлеченностью в проблемы современного общества.
41. Williams R . The Future of Cultural Studies. P. 158. Ср. об этом: During S. Is Cultural Studies a discipline? And Does It Make Any Political Difference? // Cultural Politics. 2006. Vol. 2. Issue 3. P. 265–280.
42. В этом смысле приведенные высказывания Холла и Уильямса можно рассматривать как попытки зафиксировать первоначальный контекст формирования этой критики в противовес ее абстрагированию.
43. Inglis D . The Warring Twins. P. 99–122. Позитивные коннотации, которые здесь приобретают открытость и подвижность культурных исследований, Инглис вслед за Полом Уиллисом связывает с утверждением социокультурного многообразия, присущего леволиберальному воображению. Ср. в этом отношении также приведенную выше радикальную формулировку Джона Хартли: «Культурные исследования были тем, чем их считали те, кто их практиковал и публиковал».
44. Hall S . Cultural Studies and Its Theoretical Legacies // L. Grossberg, C. Nelson, P. Treichler (eds.). Cultural Studies. P. 277–294.
45. Barker C . Making Sense of Cultural Studies: Central Problems and Critical Debates. L.: Sage, 2002. P. 2–4.
46. Джонсон Р.
47. Rooney E . Discipline and Vanish: Feminism, the Resistance to Theory, and the Politics of Cultural Studies // Differences. 1990. No. 2. P. 21; ср. также: Giroux H., Shumway D., Smith P., Sosnoski J. The Need for Cultural Studies: Resisting Intellectuals and Oppositional Public Spheres // Dalhousie Review. 1984. No. 64. P. 472–486.
48. См. об этом: Said E.W. Representations of the Intellectual: The 1993 Reith lectures. N.Y.: Pantheon Books, 1994.
49. См.: Hall S. The Emergence of Cultural Studies. P. 12; Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? С. 86–87. Признание того, что деятельность центра никогда не была связана с реализацией конкретной политической программы, зафиксировано и в часто цитируемой формулировке Стюарта Холла, описывающей его участников как «органических интеллектуалов без какой-либо органической привязки». См.: Hall S. Cultural Studies and Its Theoretical Legacies. P. 266.
50. Подробнее о соотношении политических пристрастий и академических траекторий участников Бирмингемского центра см.: Hartley J. Short History of Cultural Studies. P. 149– 156; Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 25–34.
51. Джонсон Р. Так что же такое культурные исследования? С. 84.
52. Пародийное изображение этой экспансии можно найти и в современном университетском романе. Ср., напр.: Хайнс Д. Рассказ лектора. М., 2001.
53. О критике в адрес Cultural Studies см. также: Куренной В. Исследовательская и политическая программа. С. 35–40, 68–71.
54. Гронас М. Диссенсус. Война за канон в американской академии 80–90-х годов // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 6–17. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/51/gronas.html (дата обращения: 16.03.2014). Показательно, что автор одной из наиболее известных книг, посвященных проблематике культурного канона, Джон Гиллори, описывает изменения, произошедшие в структуре университета в результате “canon wars”, как симптом социальных изменений, в основе которых лежит стремление растущего класса менеджеров освободиться от давления культурного капитала буржуазии.
55. См. об этом: Miller T. What It Is and What It Isn’t. P. 10. Ср. также названия следующих публикаций: Windschuttle K. The Poverty of Cultural Studies // Journalism Studies. 2000. Vol. 1. No. 1. P. 145–159; McQuillan M. Why Cultural Studies Is the End of Thinking // Educational Philosophy and Theory. 2013. Vol. 45. Issue 6. P. 693–704.
56. Эта история была связана с вызвавшей большой скандал публикацией в журнале в 1996 году статьи физика Алана Сокала, текст которой представлял собой имитацию постмодернистского дискурса и был призван вскрыть падение стандартов интеллектуальной строгости, которое происходит под влиянием постмодернизма: Sokal A.D. Transgressing the Boundaries: Toward a Transformative Hermeneutics of Quantum Gravity // Social Text. Vol. 46/47 (spring/summer 1996). P. 217–252.
57. Подборку критических откликов см. в.: Inglis D. The Warring Twins. P. 111–114.
58. Ibid. P. 112.
59. Айниш приводит в пример случай, когда в книжном магазине на вопрос о книгах по социологии ей указали на полку с работами по Cultural Studies . Обратную ситуацию, когда такую традиционную сферу интересов культурных исследований, как функционирование массмедиа, определяют как социологическую, описывает М. Берубе: Bérubé M. What’s the Matter with Cultural Studies?
60. Heinich N. What Does “Sociology of Culture” Mean? Notes on a Few Trans-Cultural Misunderstandings // Cultural Sociology. 2010. Vol. 4. P. 257–265. Эта ситуация побуждает автора статьи определять свою профессиональную идентичность не как социолога культуры, а как социолога искусства.
61. Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2010. С. 142, 146. Ридингс констатирует принципиальную принадлежность Cultural Studies к академической сфере, отличая их в этом отношении от ангажированных феминистских и мультикультуралистских исследований.
62. См. напр.: Бауман З. Законодатели и толкователи: Культура как идеология интеллектуалов // Неприкосновенный запас. 2003. № 1 (27). С. 5–22.
63. Ридингс Б. Университет в руинах. С. 147.
64. Об этом свидетельствует, кроме всего прочего, и востребованность идей Ридингса в рассуждениях о месте культурных исследований в университете. См., напр.: Striphas T. The Long March: Cultural Studies and Its Institutionalization // Cultural Studies. 1998. Vol. 12. No. 4. P. 462–464; Rutherford J. Cultural Studies in the Corporate University // Cultural Studies. 2005. Vol. 19. No. 3. P. 297–317.
65. Цит. по: Bérubé M. Engaging the Aesthetic // The Aesthetics of Cultural Studies / M. Bérubé (ed.). Oxford: Blackwell Publishing, 2005. P. 1.
66. О педагогической концепции Cultural Studies см.: Sefton-Green J. Cultural Studies and Education // Cultural Studies. 2011. Vol. 25. No. 1. P. 55–70.
67. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 79–81. Такого рода дидактические стратегии дискредитируют и теорию, утрачивающую критические функции и становящуюся механизмом самовоспроизводства, и идею субъективности, которая здесь оказывается связана с пристрастиями преподавателя и реализуется через его доминирование в учебном процессе. Вероятным следствием такого подхода Тернер считает производство элитистского знания о культуре и утрату практического горизонта. В приведенном высказывании заслуживает внимания то, что исследователь использует для характеристики культурных исследований понятия «стержень» и «дисциплина».
68. Примером последнего могут служить, в частности, критические отзывы Холла о конструировании бирмингемской ортодоксии. См.: On Postmodernism and Articulation. An Interview with Stuart Hall // Stuart Hall. Critical Dialogues in Cultural Studies. Р. 149; Moran J. Cultural Studies and Academic Stardom // International Journal of Cultural Studies. 1998. Vol. 1 (April). P. 67–82.
69. The Practice of Cultural Studies. Р. 19–20. При этом, как отмечают авторы, представители традиционных дисциплин склонны отрицать влияние Cultural Studies .
70. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 42–43.
71. Turner G. Р. 45.
72. Striphas T. The Long March. P. 461–462. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 41–42.
73. McGuigan J . Cultural Populism. L.: Routledge, 1992. P. 4.
74. Это стало важным стимулом для конструирования британской генеалогии культурных исследований. Анализ этого сюжета см. в статье: Stratton J., Ang I. On the Impossibility of a Global Cultural Studies. P. 360–392.
75. Майкл Берубе приводит саркастический комментарий Стюарта Холла, который в одном из интервью сказал: «Я уже не в силах читать еще один сделанный в рамках культурных исследований анализ творчества Мадонны или “Клана Сопрано“». Bérubé M. What’s the Matter with Cultural Studies?
76. Ibid. P. 103.
77. Bérubé M. P. 104.
78. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? Р. 116–117.
79. During S . Is Cultural Studies a Discipline? P. 275.
80. Storey J. There’s no Success Like Failure: Cultural Studies; Political Romance or Discipline? // Journal of Communication Inquiry. 1997. Vol. 21. No. 2. P. 98–109.
81. Ibid. P. 106.
82. Striphas T. Тhe Long March. P. 455–459.
83. McEwan P. Cultural Studies as a Hidden Discipline. P. 427–437.
84. Striphas T. Тhe Long March. P. 453, 465.
85. Ibid.
86. См., напр.: Turner G. “It Works for Me”: British Cultural Studies, Australian Cultural Studies // What Is Cultural Studies? A Reader / J. Storey (ed.). L.: Edward Arnold, 1996. P. 322. Цит. по: Storey J. There’s no Success Like Failure. P. 101–102.
87. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 71–73.
88. Ibid. Р. 65–66.
89. Podcast: Toby Miller on Cultural Studies by Social Science Bites (Published: December 3, 2012) [Электронный ресурс]. URL: http://www.socialsciencespace.com/2012/12/tobymiller-on-cultural-Studies/ (дата обращения: 17.03.2014).
90. Stratton J., Ang I. On the Impossibility of a Global Cultural Studies. P. 363–365.
91. Анализ причин взаимного отторжения и возможностей диалога между Cultural Studies и историей см.: Pickering M. Engaging with History // Research Methods in Cultural Studies. Edinburg University Press, 2008. P. 193–213; Rodman G. Cultural Studies and History // The SAGE Handbook of Historical Theory / N. Partner, S. Foot (eds.). L.: SAGE Publications Ltd., 2013. P. 342–354.
92. During S. Is Cultural Studies a Discipline? P. 272–273.
93. Striphas T. The Long March. P. 466. Конкретный пример подобного проекта - «Сеть исследователей культуры» (“Cultural research network”), организованную в Австралии в 2005 году, - описывает в своей книге Тернер: Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 167–178.
94. Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E. The Practice of Cultural Studies. P. 19–20.
95. При этом авторы оговариваются, что культурные исследования, конечно же, не были единственным трансдисциплинарным направлением, инспирировавшим культурный поворот.
96. В аналогичном направлении движется и Грэм Тернер, указывая на три возможности идентификации Cultural Studies - в качестве дисциплины, в качестве совокупности теорий и методов и в качестве проекта. Turner G. What’s Become of Cultural Studies? P. 156–161.
97. Johnson R., Chambers D., Raghuram P., Tincknell E. The Practice of Cultural Studies. P. 22–24.
98. Turner G . What’s Become of Cultural Studies? Р. 57.
99. Примером здесь могут быть работы Тони Бечера и Поля Траулера, Мишель Ламон. Подробнее об этом см.: Дмитриев А.Н., Запорожец О.Н. Дисциплинарный принцип, академический рынок и вызовы «общества знания» // Становление дисциплинарного поля в науках о человеке / Под общ. ред. И.М. Савельевой, А.Н. Дмитриева. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2014.
Теория массовой коммуникации «КУЛЬТУРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ» МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ Лекция 8 Коломиец Виктор Петрович доктор социологических наук, профессор
Литература Назаров М. М. Массовая коммуникация и общество: Введение в теорию и исследования. М. , 2010. Кириллова Н. Б. Медиакультура: теория, история, практика. Терин В. П. Массовая коммуникация. Исследование опыта Запада. – М. , 2000 Брайант Дж. , Томпсон С. Основы воздействия СМИ. М. , СПб, Киев 2004.
Содержание 1. Массовая коммуникация и культура 2. Британская школа культурных исследований массовой коммуникации 3. Концепция культивации
Кребер, Клакхон Обзор определений культуры дали американские антропологи А. Кребер и К. Клакхон (Kraeber A. , Kluckhohn C. Culture. Critical Review of Concepts & Definitions. N. Y. , 1964). Авторы отмечают, что для современной американской мысли категория "культуры" столь же фундаментальна, как "эволюция" в биологии, и приводят 164 определения культуры. Эти определения они делят на ряд групп (описательные, исторические, нормативные, психологические, структурные, генетические).
Минюшев Ф. И. Минюшев: «культура – это ценностно отобранный и символико семантический организованный (структурированный) опыт множества людей, содействующий успешному решению общественных и личных проблем» . Достоинства данного определения – культура это позитивный опыт человечества (нет проблемы соотношений культуры и цивилизации, больше соответствует обыденному представлению). Недостаток – аксеологически окрашенная категория (культура все то, что позитивно, полезно для человека как родового существа).
Джон Фиске Американский профессор Джон Фиске определяет культуру как «постоянный и неизменный процесс производства смыслов для и из социального опыта» . John Fiske Television culture. 1987
Культура и культурная деятельность Культура = культурное наследие + культурная деятель ность. Культурная деятельность = творчество (создание культурных ценностей) + массовая коммуникация (хранение и распространение созданных ценностей) + практическое использование (освоение) этих ценностей. Массовая коммуникация – трансляция культурных ценностей (смыслов)
Бирмингенский центр культурных исследований Основан в 1964 году. Руководители: Ричард Хоггарт, Реймонд Уильямс и Стюарт Холл. Британская школа в очень значительной степени подвержена идеям марксизма и вообще была тесно связана с левыми движениями, с анализом культуры рабочего класса и т. п. в противовес исследованиям культуры элитарной. Книга Хогарта «Выгоды образованности» (1957) вместе с работой Р. Уильямса «Культура и Общество» (1958) явились основообразующими для культурных исследований.
История В 50 х годах Ричард Хоггарт и Реймонд Уильямс заинтересовались влиянием развивающейся массовой культуры в послевоенной Британии, особенно ее влиянием на рабочий класс. Чтобы ответить на поставленные вопросы, Ричард Хоггарт создал небольшой аспирантский Центр Современных Культурных Исследований при Бирмингемском Университете. После ухода Р. Хоггарта в конце 60 х Центр возглавил его коллега, Стюарт Холл. Работа С. Холла и аспирантов Университета, проведенная в 1970 х, завоевала большой авторитет. Она во многом и определяет то, что сегодня называется культурологической теорией.
Кино Важное направление исследования современной культуры было посвящено изучению кино и телевидения. Анализ кино, приведенный в журнале «Скрин (Экран)» Британского Института Кино в 70 х годах, утверждал, что способ представления сюжета (методы монтажа, визуальный ряд и т. д.) контролирует и направляет зрителя. Повествовательная манера кино неуловимо, но властно навязывает свою интерпретацию зрителю, который поставлен в такую ситуацию, что ему приходится воспринимать кино определенным образом.
Телевидение Стюарт Холл и его студенты при работе над исследованием телевидения хотели создать более развернутый анализ устройства телевидения. Они утверждали, что телевидение пытается навязать зрителям предпочтительное толкование, но зрители имеют возможность от него отказаться и выработать свою собственную интерпретацию увиденного и услышанного. 14
Идеология Ключевым понятием исследований о телевидении и кино была концепция идеологии. Термин заимствован из марксистских работ. Многое говорилось о значении термина «идеология, но суть можно свести к следующему. В нейтральном смысле, идеология это последовательный набор общественных ценностей, убеждений и значений (к примеру, католицизм, социализм, вегетарианство). По К. Марксу доминирующая идеология это важнейшее понятие, касающееся, в частности, ценностей, убеждений и интерпретаций господствующего (правящего) класса. В классическом марксизме анализ доминирующих ценностей проводился в терминах классовых отношений. 15
Кодирование/декодирование Наиболее известной работой С. Холла является статья "Кодирование/декодирование", которая в значительной мере изменила методологические основания современной теории коммуникации и которая позволяет понять, как именно Холл предлагает анализировать сложные процессы репрезентации и интерпретации в масс медиа, а также отношения автора и реципиента. По его мнению, в реальности процессы коммуникации имеют петлеобразный характер. Производство сообщений, их циркуляция, потребление и затем воспроизводство образуют единый цикл. В связи с этим процессы кодирования и декодирования сообщения должны быть рассмотрены как единое целое, как взаимно друга детерминирующие фазы единого процесса. Схема, предложенная Холлом, включает в себя следующие элементы: техническая инфраструктура отношения производства профессиональные навыки и знания структуры значения № 1 кодирование программа как "осмысленный" дискурс декодирование структуры значения № 2. . . .
Анненбергская школа Бурное развитие электронной массовой коммуникации привело к большому количеству исследований, которые пытались объяснить влияние, прежде всего, телевидения (телевизионного насилия) на население (детей). Гипотеза культивации была попытка объяснить воздействие телевидения на зрителей Истоки ее заложили и группа исследователей Анненбергской школы коммуникаций из университета Пенсильвании (профессор Джордж Гербнер), которые проводили длительное и широкомасштабное исследование в течение 80 х годов, чтобы выяснить влияние телевидения на культурные установки и их формирование
Проект культурных индикаторов Начат в 1967 году по инициативе Джорджа Гербнера первое исследование проводилось для американской Национальной комиссии по расследованию причин насилия и его предотвращения Введен «коэффициент враждебности мира» , используемый для изучения восприятия насилия и агрессивности телезрителями. Проводится ежегодный контент анализ телевизионного насилия. Особое внимание уделяется содержанию телепрограмм, транслируемых в лучшее эфирное время в будни и выходные дни. Исследуется эффект культивации, вызванный сформированными телевидением образами семьи, гендерными и возрастными стереотипами
Культивация Согласно Гербнеру, телевидение несет ответственность за большинство «культивационных» и «аккультурационных» процессов, в рамках которых люди систематически подвергаются селективному взгляду общества на большинство событий жизни, взгляду, который имеет склонность формировать их ценности и веру определенным образом. Чем больше времени зритель проводит перед телевизором, тем более его восприятие мира приближается к тому образу реальности, который он видит на экране.
Институциализация, сообщение Анализ процесса институциализации подразумевает изучение процессов производства, управления и распространения медиаинформации Анализ системы сообщений состоит в изучении представленных на телевидении медиаобразов, например, гендерных образов, образов меньшинств, образов отдельных профессий и т. д.
Ключевые понятия Телевидение как величайший рассказчик – оптовый поставщик образов Мейнстриминг (господствующая тенденция) Резонанс Взаимодействие Комплексные психологические процессы
Мэйнстриминг Более вероятно, что тот, кто мало смотрит телевизор, имеет мнения по различным вопросам, расходящиеся с общепринятыми, а тот, кто смотрит телевизор много, в большей степени склонен к конформизму. Для тех, кто смотрит телевизор много, он подавляет своей монопольной властью все другие источники информации, идей и мысли. общепризнанной, телевидению. если она прозвучала по
Технология реализации мэйнстриминга Телевидение затушевывает традиционные социальные различия; Оно склоняет и вовлекает различные группы, ранее отклонявшиеся от основного течения, в мэйнстрим; Оно направляет приведенную к единому основанию социальную массу в сторону господствующих, центральных интересов в области экономики, политики и власти
Резонанс имеет место в том случае, когда реальные события подтверждают искаженный образ действительности, представленной на экране. Когда непосредственный опыт телезрителя соответствует получаемой им информации, ее содействие усиливается – она резонирует, способствует эффекту культивации.
Взаимодействие Между телевидением и зрителями осуществляется динамическое взаимодействие. Некоторые зрители более подвержены культивационному воздействию, что объясняется определенными личностными характеристиками, особенностями социальной среды, культурными традициями и т. д.
Культурное воздействие медиа Последние исследования масс медиа и социальных изменений также признают сильное культурное воздействие медиа. В них утверждается: полное проникновение электронных медиа в повседневность человека фундаментально изменило социальный опыт, размыло границы между социальными пространствами, типичными в прошлые времена. Человеческий опыт был сегментирован ролью и социальной ситуацией и резко разделен между частной (за кулисами) и общественной (на сцене) сферами. Сегментация происходила по возрасту, полу и социальному статусу, и «стены» между разными зонами опыта стали высокими. Телевидение появилось и продемонстрировало опыт в шоу без каких либо ограничений. Пропали многие секреты – о сексе, смерти, власти.
Философия
Точно так же личные интересы, в свою очередь становясь движущим началом поведения, овеществляются, опредмечиваются, получают
независимость, «отрываются» от своих носителей и превращаются в моменты общественных отношений .
Так как жизнь современного общества становится все более сложной и взаимосвязанной, А. Баам отмечает: каждый из нас вынужден тратить больше времени, выполняя определенные функции в узкоспецилизированных группах, через которые наше благосостояние может быть преумножено или уменьшено и в которых необходимо постоянно решать, сколько усилий и энергии посвятить этому. И от этих решений наша реальная нравственная жизненность может быть усилена или, напротив, ослаблена . Однако, предостерегает американский
Е. Ф. Черемушкина
Британские «Культурные исследования» (Cultural studies) как самостоятельная междисциплинарная область научного исследования появились в конце 1950-х гг. в Бирмингемском центре современных культурных ис-j следований (БЦСКИ) и получили широкое; развитие во всем мире.
Возникновение нового направления в науке было обусловлено целым рядом факторов, оп-
философ, если мы не в состоянии спонтанно осознать и нашу актуальную взаимозависимость, и весь комплекс постоянно меняющихся ответственностей, требуемых для гибкого и эффективного поддержания индивидуально-социального организма, то наши индивидуальные и социальные, равно как и индивидуально-социальные ценности, могут пострадать .
Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что, по А. Бааму, в нравственном формировании личности индивидуальное (моральные качества конкретной личности) неправомерно противопоставлять социальному (моральные стороны отношений между людьми). Они представляют собой две органично связанные друг с другом стороны одного процесса, в котором активно взаимодействуют как объект, так и субъект общественного развития.
ределивших его развитие в данный период времени. Главными из них являются публикации работ основоположников данного направления - Д. Томпсона, Р. Уильямса и Р. Хо-гарта в 1950-х и 1960-х гг. В их работах, издававшихся в журнале «Новое Левое Обозрение» (New Left Review), ярко проявились идеи «Нового левого движения» в Англии, выразителями которых были эти авторы. Следует за-
©Е. Ф. Черемушкина, 2007 ВЕСТНИК Мордовского университета | 2007 | № 2
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Гусейнов А. А. Социальная природа нравственности / А. А. Гусейнов. М., 1974.
2. Киселев В. П. Диалектика внешнего и внутреннего в нравственном развитии личности / В. П. Киселев / / Диалектика и этика. Алма-Ата, 1983. С. 281 - 289.
3. Лапина Т. С. Этика социальной активности личности / Т. С. Лапина. М., 1974.
4. Савкин Н. С. Общественное сознание. Его взаимосвязь с индивидуальным сознанием и относительная самостоятельность // Н. С. Савкин. Социальная философия. Саранск, 1997. С. 79 - 83.
5. Bahm A. «individual» versus «Social» //A. Bahm. Why be moral? New-Mexico. Albuquerque. World books. 1992. P. 8 - 10.
Поступила 01.03.07.
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ БРИТАНСКИХ «КУЛЬТУРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ»
Философия
метить, что первым редактором этого журнала был один из основателей «Культурных исследований» Стюарт Холл, сыгравший важную роль в критическом исследовании культуры рабочего класса. Теоретической базой «Культурных исследований» стал марксизм в его лучших традициях, а стержнем исследования - всесторонний анализ культуры рабочего в противовес исследованиям элитарной культуры. Но, как заявляет аналитик «Культурных исследований» Н. Скулман, «почти всегда за рамками инаугурации политического и интеллектуального движения остается больше, чем просто набор текстов. Можно утверждать, что исследования, которые имели большое влияние в Центре, сами по себе были самостоятельным продуктом данной исторической обстановки, например, те из них, которые были тесно связаны с развитием движения «Новых левых» в Англии 1950-х» .
Новое левое политическое движение было социалистическим по своему характеру, носило открытый антиимпериалистический и антирасистский характер и выступало в поддержку национализации основных отраслей промышленности и отмены привилегий в экономике и образовании. Возникнув как общество интеллектуалов, оно приобрело, по словам Г. Тернера, «по меньшей мере, некоторые признаки рабочего движения и достигло пика в период между 1957 и 1960 годами» . Его появление совпало с движением за ядерное разоружение и привело к обогащению социальной и культурной жизни рабочего класса.
Видный теоретик «Культурных исследований» Р. Уильяме определил содержание «Нового левого движения» как разногласие между «20-ю или 30-ю хорошими социалистическими книгами, связанными публикацией и обсуждением программы» и сравнил его с «целенаправленным движением микробов нового политического течения» .
Однако, как пишет другой исследователь, П. Андерсон, «в лейбористской партии, разделенной разногласиями в вопросах национализации и вооружения, возник неудовлетворительный организационный климат для радикальной социалистической точки зрения. Ситуация изменилась, когда родилась «Кампания за ядерное разоружение» (КЯР) (Company for Nuclear Disarmament (CND)), возглавившая движение протеста, которое омолаживало бри-
танскую политику и «было отмечено многочисленными демонстрациями протеста со стороны представителей рабочей молодежи со средними доходами против целого общества, которое санкционировало водородную бомбу» . Для молодежи, согласно Андерсону, термоядерное оружие означало не только явную угрозу их будущему, но и «символ общей истины настоящего времени: невозможность контроля с их стороны над силами, управляющими их жизнью». Вслед за этим «Новое левое движение» стало убедительным, жизнеспособным.
Активность, произведенная КЯР, была несколько необычна в Великобритании, где, как с сожалением выразился Р. Уильяме, «британские рабочие обычно больше интересовались созданием собственных братских и кооперативных учреждений, чем захватом полной политической власти. Британское движение рабочего класса безнадежно в этом смысле: ведь, делая выбор под давлением, они всегда 1 будут стремиться к сохранению своих собственных учреждений, а не к преобразованию общества в целом» .
В работе «Долгая Революция» Р. Уильяме привел точку зрения, объединяющую «Новое левое движение» и проект «Культурных исследований» в целом: «Капиталистической версией общества может быть только рынок, поскольку его цель - определенная деятельность, приносящая прибыль, а не какая-либо концепция социальной пользы». Но, подчеркивает он, «это ведет к самым худшим проявлениям капитализма: империализму и расизму» .
Оценивая методологию «Культурных исследований», британский теоретик М. Грин отмечает, что «темы для "Культурных исследований" получали свое значение и силу из политической пропасти ";левых"" 1950-х гг. и из су- | шествовавшего десятилетиями мифа о богатстве и обуржуазивании общества» .
По мнению Р. Уильямса, очевидный и часто обсуждаемый кризис послевоенной экономики был заменен реконструкцией капиталистического процветания с весьма свежим видом «глянцевого футуризма против жесткого, рационального, военного взгляда» .
В 1950-х гг. новые формы производства продукции внутреннего потребления, только зарождавшиеся в предвоенные годы, стали более полно развиваться на разрастающемся внутреннем рынке. Например, средства массо-
Серия «Гуманитарные науки»
Философия
j вой информации, в особенности телевидение, определили новое место для женщины как непосредственного потребителя, символа и участника потребления. В то же время конфронтация народных масс и правящего класса была заменена посредническими организациями, необходимыми для более концентрированного производства и для увеличения роли государства как защитника общественного благосостояния. Расширенная государственная система образования затушевывала классовые различия, создавая прозрачную «среднюю аристократию», открытую для проявления любых талантов, со своим новым подходом к интеллекту и способностям. Программа внутренней политики предоставляла полную занятость населения и низкий уровень инфляции. Один из теоретиков «Культурных исследований», М. Грин, отмечает, что во внешней политике культивировались особые отношения Британии с Соединенными Штатами, Европой и новым Содружеством наций в союзе против, "бога, который потерпел неудачу"" - СССР». Он выделил четыре основные темы, определившие дальнейшее развитие «Культурных исследований».
Первая - демонстрация сложных культурных различий в современном обществе: зарождающийся все более активный рабочий класс у Д. Томпсона, эластичная современная культура рабочего класса Р. Хогарта, растущий коллективизм в рабочем движении Р. Уильямса. Акцент на рабочее движение делался и в исследованиях взаимодействия классов и их культур в области образования в работах «Преимущества грамотности» Р. Хогарта (Hoggart, R. The Uses of Literacy), «Долгая революция» P. Уильямса, (Williams, R. The long revolution), «Образование и рабочий класс» Б. Джексон и Д. Марсден, (Jackson, В. and Marsden, D. Education and the Working Class), позднее в работе П. Уиллиса «Обучение труду: как дети рабочих получают рабочие места» (Willis, P. Learning to Labour: How working class kids get working class jobs) где рассматривались символические формы молодежных субкультур, появившихся в результате давления со стороны традиционной «родительской» культуры.
Второе необходимое условие - рассмотрение культуры как «обычной», отражающей повседневную жизнь. Эта культура противопос-
\ тавлялась усилиям послевоенного правитель-
ства, направленным на сохранение культурного наследия, вековых традиций и монархии.
На третьем месте находились бесконечные споры о недемократичности новых форм системы образования и средств массовой информации, а также «стремление расширять активные процессы обучения всего населения, а не представителей отдельных групп», что нашло свое отражение в книге Р Уильямса «Долгая революция».
Четвертой темой стали дебаты вокруг современного состояния Англии и сохранения ее «благопристойности»: с одной стороны, становился актуальным отказ от имперской «анг-лийскости», с другой - была очевидна невозможность строить будущее, подобное американскому (откровенно коммерческому) или шведскому (социально-демократическому). Теоретики «Культурных исследований» в своих работах предприняли попытку создания другого общества, основанного на принципиально новых отношениях, основанных на принципах
общинности.
По мнению М. Грина, то, что определило подобные идеи, не было согласованной программой и еще меньше относилось к культурологии, однако появление таких идей совпало с идеологией «Новых левых». Рамки исследования культуры рабочего класса стали расширяться, охватывая все слои общества вместе с их многочисленными проблемами и разнообразными формами. С началом 1960-х гг. проблемы морального и культурного характера стали перерастать в политические, вылившись в мощные социал-демократические марши протеста студентов, женщин, представителей расовых меньшинств, подтверждавшие тот факт, что многие проблемы современности оказались вне поля зрения правящей политической партии.
Постепенно стали появляться идеи, что необходимые изменения можно найти вне рабочего движения, среди детей представителей среднего класса, получивших образование в колледжах. «Идеологические измерения революции, вероятно, придут из идеологически доминирующего класса», - выразилась Джульетта Митчелл в работе «Состояние Женщины» (Mitchell, J. Woman"s Estate). Она провозгласила, что представители чернокожего населения, студенты и женщины стали важным источником инакомыслия в управлении произ-
Ф11 710 С О ф И
водством и потреблением. Перемены, происшедшие в мире после Второй мировой войны, среди которых особое значение имели крушение сталинизма в СССР и кризис лейбористской партии в Британии, принесли новые возможности новым политическим избирателям с новой политической повесткой дня. Появились устойчивые связи между работами в области культуры и некоторыми новыми формами политики. И то и другое отражало жизнь отдельных классов и слоев общества как в политике, так и в области производства и потребления. В знаменитой книге «Преимущества грамотности» Р. Хогарт писал: «...я взял одну довольно гомогенную группу людей рабочего класса, попробовал воссоздать атмосферу, качество их жизни, описывая их жизненные ситуации и отношения. На этом фоне можно было рассмотреть, как распространяемые в прессе публикации воспринимаются людьми, входят в их жизнь, как они изменяют их отношения и как вызывают сопротивление» .
И в культуре, и в политике общества можно было проследить возникновение классов и фракций, недружелюбных к капитализму. Они были связаны не столько с классами или партиями, сколько с культурами сопротивления. Другими словами, чтобы адекватно оценить политическую ситуацию, и в культуре, и в политике необходимы знания ценностей и мотивов поведения, знания, полученные в повседневной жизни. Как писал М. Грин, «стратегия политики опыта требовала понимания и расшифровки "карт значения" зависимых групп. И в культуре, и в политике проявились напряженные отношения между видами культур и различными пониманиями этих культур, а также того, что они порождают. Эти напряженные отношения протянули связующие линии между "Культурными исследованиями"" или "Новым левым движением", а также феминистским движением. Области культурных знаний или рефлексивных пониманий включают обобщенный опыт общества. Но только в одном направлении такое знание стало теоретическим трудом, произведенным в пределах интеллектуальной области высшего образования и время от времени производящим, в свою очередь, зеркальное отражение своих теорий - в "Культурных исследованиях"» .
В связи с новыми общественно-политическими условиями прежняя общинная жизнь
рабочего класса распалась, что отразилось и в работах представителей «Культурных исследований», последовавших за работой Р. Хогарта «Преимущества грамотности». Т. Адорно и М. Хоркхаймер, оценивая ситуацию по прошествии времени, писали: «Старое понятие культуры как целого образа жизни, становилось все менее жизнеспособным: внимание исследователей переместилось от небольших локальных культурных форм (жизнь паба, групповое пение, танцы, отпуск в лагерях и на морских курортах и т. д.) к культуре, принесенной государством через систему образования, и через так называемую «культурную индустрию», включающую высокоразвитый музыкальный, кино-, и радиовещательный бизнес» .
В 1961 г. многообещающее крупномасштабное политическое «Новое левое движение» распалось, не найдя последовательной политической доктрины. Как выразился П. Андерсон, «отсутствие мощного революционного движения рабочего класса... лишило "левых" любого источника концепций и категорий для анализа собственного общества и, следовательно, для достижения фундаментальных условий для его изменения. Однако прежде чем иссякли его силы, ему удалось повлиять на Британскую правительственную политику в области массовых коммуникаций» .
Журнал «Новое Левое Обозрение» своими публикациями призывал систему массовых коммуникаций не тонуть в традиционном элитарном разделении культуры на высокую и низкую, а обратить внимание на культуру народных масс, подчеркивая, что все формы вы-
ражения имеют право на существование и заслуживают серьезной оценки. Именно в этом журнале появились первые публикации, посвященные популярной культуре, продукция которой рассматривалась как простое бегство от действительности, а также доводы в пользу появления в средствах информации спортивных программ, комедий, джаза, популярной музыки и коллективных игр.
Оценивая деятельность Бирмингемского центра «Культурных исследований, С. Холл отмечал, что их работа не была единой школой. В центре развивались четыре-пять направлений, которые не стремились к объединению, да и сами руководители не хотели создавать такого рода традицию. По его словам, Центр испытал многие организационные труд-
Серия «Гуманитарные науки»
философия
" ности, через которые проходят нетрадиционные образовательные предприятия - трудности, созданные «иерархией знания, различиями в возрасте, опыте и интеллектуальном базисе, глубокими различиями в теоретических ори-ентациях или акцентах» .
Важно отметить, что бирмингемские «Культурные исследования» попытались дать ответ на сложный вопрос: какова роль и функция интеллектуальной составляющей не только в Британском, но, следовательно, в любом обществе. И С. Холл, и Р. Джонсон в разное время отмечали, что одной из глубинных проблем Центра было установление, обозначение и поддержка дисциплинарных границ, возможностей деятельности и условий существования
того, что А. Грамши назвал «интеллектуальной
функцией» общества.
Как отмечает А. Р. Усманова, «Культурные исследования» создавались в атмосфере напряженных дискуссий по поводу самых насущных проблем современности, изменивших стиль жизни и социальные реалии западных обществ: индустриализации, модернизации, урбанизации, усиливающейся дезинтеграции локальных общин, коллапса западных колониальных империй и развитие новых форм империализма и неоколониализма, развития массовых коммуникаций, возрастающей коммодификации культурной жизни, создания глобальной экономики и по-
всеместного распространения массовой культуры, возникновения новых форм экономически и идеологически мотивированной миграции и возрождения национализма, расового и религиозного притеснения. «Культурные исследования» представляют собой своего рода культурную антропологию современных, постиндустриальных обществ. Это теория, понимаемая как практика, которая может и должна активно вторгаться в социальные процессы .
Бирмингемские «Культурные исследования», таким образом, направили усилия на заполнение интеллектуальных и политических пустот в высокостратифицированном обществе, где система высшего образования была построена по традиционным дисциплинарным линиям. С начала 1960-х гг. «Культурные исследования» стали международным движением со своими институтами, профессиональными ассоциациями, конференциями, журналами, а также программами во многих колледжах и университетах. В рамках «Культурных исследований» появились отделения, изучающие средства массовой информации, телевидение, проблемы расовой дискриминации, тендерные противоречия. «Культурные исследования» широко развиваются во Франции, Соединенных Штатах, Канаде, Австралии, и Южной Африке, давая возможность обмена мнениями по всем вопросам современности ученым всего мира.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Усманова А. Р. От локального к глобальному: политика «Культурных исследований» / А. Р. Усманова [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://topos.ehunternational.org/zine/2000/3/burmingham.htm
2. Adorno Т. W. Dialectic of Enlightenment / Т. W. Adorno, M. Horkheimer. London, 1979.
3. Anderson P. The left in the fifties / P. Anderson // New Left Review. 1965. № 29.
4. Green M. The Centre for Contemporary Cultural Studies / M. Green / / Storey J. What is Cultural Studies? Arnold. 1996.
5. Hall S. Cultural studies and the Centre: some problematics and problems / S. Hall // Culture, Media, Language / edited by Stuart Hall . London, 1980.
6. Hoggart R. The uses of literacy / R. Hoggart. London, 1957.
7. Schulman N. Conditions of their Own Making: An Intellectual History of the Centre for the Contemporary Cultural Studies at the University of Birmingham / N. Schulman / / Canadian Journal of Communication. 1993. Vol. 18, № 1.
8. Turner G. British Cultural Studies. An introduction / G. Turner. Sydney, 1998.
9. Williams R. Keywords / R. Williams. London, 1976.
10. Williams R. Politics and Letters / R. Williams // New Left Books. 1979. P. 363 - 364.
11. Williams R. The British left / R. Williams // New Left Review. 1965. № 30.
12. Williams R. The long revolution / R. Williams. London, 1961.